— Кто это собрался убить белого человека? — крикнул стражник, вбежавший в камеру.

Никто не ответил.

— Мало вам того, что вы натворили, так вы еще задумали белого человека убить! — В руках у него была крепкая палка, и он принялся дубасить каждого по голове и спине. Оконкво задыхался от ярости.

Как только шестерых старейшин посадили под замок, стражники отправились в Умуофию и сообщили жителям, что задержанных не отпустят до тех пор, пока за них не заплатят штраф в двести пятьдесят мешков каури.

— Не заплатите штраф сразу — увезем ваших старейшин в Умуру и повесим.

Весть об этом тотчас же облетела все деревни Умуофии, обрастая на пути всевозможными подробностями и измышлениями. Одни утверждали, что старейшин уже увезли в Умуру и на следующий день повесят. Другие говорили, что семьи заключенных тоже ждет виселица. Некоторые уверяли, что солдаты уже на пути в Умуофию и что жителей перестреляют так же, как перестреляли жителей Абаме.

Было время полнолуния. Но не слышно было детских голосов в ту ночь. Пусто было деревенское ило,  на котором собираются поиграть при луне дети. Женщины Игуедо не сошлись в своем потайном уголке разучивать новый танец, чтобы потом показать его всей деревне. Юноши, никогда не спавшие в лунные ночи, не вышли в эту ночь из своих хижин. Деревенские тропинки, которыми они обычно направлялись в гости к друзьям и возлюбленным, не оглашали их мужественные голоса. Умуофия притаилась, — так испуганный зверь, наставив уши, принюхивается к застывшей зловещей тишине и не знает, куда бежать.

Тишину ночи нарушила звонкая дробь огене  деревенского глашатая. Он призывал всех мужчин Умуофии, начиная с возрастной группы Акаканма и старше, собраться утром на базарной площади. Глашатай прошел всю деревню вдоль и поперек, не пропустив ни одной из главных деревенских тропинок.

Усадьба Оконкво казалась вымершей. Можно было подумать, что ее затопило холодной водой. Вся семья была в сборе, но все говорили шепотом. Услышав, что отец посажен в арестантскую и что его ждет виселица, Эзинма прервала свое двадцативосьмидневное пребывание у родственников будущего мужа и вернулась домой. Добравшись до Умуофии, она тотчас же отправилась к Обиерике узнать, что собираются предпринять мужчины Умуофии. Но Обиерики с самого утра не было дома. Жены его полагали, что он отправился на тайный совет. Эзинма осталась довольна: значит, что-то все-таки делается.

На следующее утро после призыва глашатая мужчины Умуофии собрались на базарной площади и решили незамедлительно собрать двести пятьдесят мешков каури, чтобы умилостивить белого человека. Они не знали, что пятьдесят мешков пойдут стражникам, которые для того и увеличили размер штрафа.

Глава двадцать четвертая

По уплате штрафа Оконкво и его друзей тотчас освободили. Снова окружной комиссар беседовал с ними о великой королеве, о мире, о добрых законах. Но они не слушали его. Они просто сидели, уставив тяжелый взгляд на комиссара и на его переводчика. Наконец им вернули мачете и козьи шкуры и велели отправляться домой. Они встали и пошли прочь. Они не разговаривали ни со встречными, ни между собой.

Здание суда, как и церковь, находилось за пределами деревни. С деревней его связывала широкая, всегда многолюдная тропа, которая вела также к реке, что протекала за тюрьмой. Ее песчаные берега были со всех сторон открыты солнцу. И деревенские тропы, тоже песчаные, в сезон засухи были открыты солнцу. Но как только подходил период дождей, на тропу с обеих сторон начинали наступать буйно разраставшиеся кусты. Теперь был сухой сезон.

По дороге в деревню им то и дело приходилось сталкиваться с женщинами и детьми, которые с кувшинами на голове шли по воду к реке. Но мужчины глядели так мрачно, что женщины не осмеливались даже поздороваться с ними: поспешно отступали они в сторону, давая дорогу.