Вечеринки на роскошных дачах и квартирах, когда «предки» уезжали на «юга», диковинное баночное пиво, швейцарский шоколад, японские видики, американские шмотки и сигареты, ненавязчивый треп о «загранице», где побывал каждый второй из них (в худшем случае, кто-то обязательно был в странах «соцлагеря»), и безмятежная уверенность в том, что «шнурки» обязательно устелют дальнейший жизненный путь красной ковровой дорожкой, оберегут от нудных жизненных трудностей и за ручку введут в «светлое будущее», которое вожди «наверху» только обещали остальным согражданам, из года в год перенося сроки этого самого «светлого будущего».

Андрей хорошо помнил тот май — грозовой, пышущий влажным удушливым жаром, сменявшимся прохладцей после дождя. С рынков и из киосков, где продавали аудиокассеты, гремела осточертевшая «Ламбада». По центральным магазинам проносились «коробейники», сметая с прилавков продукты и одежду. Душный май, суматошный май и, возможно, самый счастливый май в его жизни…

После лекций он шел с ребятами в кафе. Кое-кто, куражась перед девчонками, лавировал в толпе на скейтбордах. То время могло сравниться разве что с беззаботным детством, как думал сейчас Андрей. Все было тогда проще, без напрягов (сегодняшнюю Москву он сравнивал с тотализатором: слишком много нервов, слишком много денег, слишком много алчности, слишком много потребностей и слишком мало времени, чтобы удовлетворить эти потребности). Политика и экономика тогда мало его интересовали. На кремлевском «престоле» благополучно восседал «меченый» со своей супругой, по «ящику» депутаты взахлеб наслаждались демократией — «миру-мир и цветные шарики в небо», как говорил отец, наблюдая за деятельностью Горбачева, который постепенно подрывал могучую страну и чьи очередные «прогрессивные идеи» лопались с постоянством вышеупомянутых резиновых изделий.

По Москве, как ни удивительно, еще топтались табунки «совковых» туристов из провинции, жаждавших взглянуть на Кремлевские звезды и на тело усопшего вождя. Их можно было отличить по невообразимо устаревшим нарядам и сосредоточенным выражениям лиц (иностранцы обычно одевались куда как экстравагантнее и непрестанно улыбались, не стесняясь ни своих зубов, ни своих чувств). Так вот, эти угрюмые табунки с несчастным видом бродили по Красной площади, по Арбату и другим достопримечательностям, предводительствуемые своим гидом, который откровенно скучающим голосом гнусавил про «семибоярщину» 1610 года, про Минина и Пожарского и про штурм Китай-города.

Одним из развлечений компании Андрея было задирать угрюмых, пионерско-комсомольского вида девчонок в таких табунках. Их презрительно именовали «кобылами» (все они почему-то повязывали волосы в огромный «хвост», хуже всего, если основание «хвоста» составлял бант). Девчонки одевались просто: скромные блузки или кофточки, серенькие юбочки ниже колен и дурацкие белоснежные гольфы на ногах.

16—18-летние девчонки, крупнотелые, с деревенскими веснушками, испуганно оборачивались на улюлюканье и неприличные причмокивания «аборигенов». Обнаружив к себе пристальное внимание незнакомых и дико одетых (по их мнению) ребят, они тут же делали вид, что выкрики их совершенно не касаются.

— Эй, чувиха, у тебя бант развязался! — кричит один.

— Кроха в очках! Гольфик подтяни! — кричит другой.

Смех подхватывается всеми. Еще двое на «досках» курсируют в опасной близости к группке, провоцируя на шутливое знакомство.