Я встретился с ним во второй половине декабря 1968 года. Слушая мой рассказ о событиях 1921 года, Александр Трифонович волновался все сильней и сильней: непрестанно курил, нервно вышагивал по кабинету, и то перебивал меня вопросом, то вставлял хлесткие, едкие реплики. Трагедия сибирских крестьян зацепила его за живое: он не скрывал своего гнева по поводу тех, кто толкнул мужика «к топору». Под занавес я вручил ему экземпляр рукописи.

С тем мы и расстались. А наутро Александр Трифонович позвонил мне в гостиницу и пригласил в редакцию. Оказалось, он за ночь прочел рукопись в семь авторских листов, да не по-читательски, а по-редакторски прочел. И снова мы долго и увлеченно разговаривали о восстании. На прощание Твардовский сказал:

– Срочно доделывайте. Уберите беллетристику. Больше документов, фактов, цифр, биографий. Доделаете – присылайте мне. Трудно, конечно, будет его напечатать, чем-то придется поступиться, но я напечатаю...

Как бесценную реликвию храню я тот экземпляр рукописи с пометками и поправками Александра Трифоновича. На последней странице он написал:

«В целом – сильно,

1) «беллетристика»,

2) «пустоутробие» – газетчина, фальшивая эмоциональность: «это он...» и т. д.

3) больше мяса – историй, случаев, эпизодов, биографий, меньше «пропаганды»,

4) язык, стиль («кои», «ибо», «кровавые, подлые» и т. п.)

Прочтите для образца «Историю Пугачева», «Письма из деревни» Энгельгардта, «О. Сахалин»... А. Т.».

Здесь мне хотелось бы привести выдержки из «Записок» бывшего заместителя редактора «Нового мира» А.И. Кондратовича, составленных им на основе бесед с Твардовским...

Из записи от 26.12.1968 г.:

«Второй день А. Т. говорит о рукописи Лагунова:

Удивительно, что всюду есть люди, которые что-то роют, ищут, находят, хотя никто их не заставляет этого делать. Наоборот. Ничего они сейчас за это не получат. Вот и Лагунов из таких. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идет ни в какое сравнение с восстанием зауральских, сибирских мужиков. О нем в наших историях ни слова. И причина этого отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем не сравнимы. По сути, это был мужичий бунт – «бессмысленный и беспощадный». Может быть, поэтому о нем молчат, что его трудно подвести под кулацкое восстание или эсеровский мятеж, хотя и кулаки, и эсеры там были. Да и масштабы восстания ни с чем не сравнимы, что, как это ни парадоксально, понуждает забыть его».

Из записи от 28.12.1968 г.:

«О рукописи Лагунова А. Т. вспоминает уже который раз... Посвятить не один год изучению безнадежного с точки зрения публикации материала, – для этого надо иметь немалое мужество. Я бы, не сомневаясь и не раздумывая, дал ему за эту рукопись кандидатскую степень, а может, и докторскую. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году...».

Бывший при Твардовском членом редколлегии «Нового мира», известный советский критик и литературовед В. Я. Лакшин писал мне: «Вспоминаю, как был увлечен Александр» Трифонович полученным когда-то от Вас материалом о сибирском мятеже...».

После того, как доработанный мною очерк вернулся к Твардовскому, тот организовал научное рецензированием «Двадцать первого». В телефонном разговоре со мной Александр Трифонович сообщил, что есть положительные рецензии ученых, и очерк будет опубликован сразу после юбилейного номера журнала, посвященного столетию со дня рождения В. И. Ленина.

Но увы. Этому не суждено было сбыться: Александра Трифоновича отринули от «Нового мира».