Вспоминаю, что так и не сделал для нее одной вещи. Возвращаюсь к вскопанному участку, и мои глаза высматривают, где почва порыхлее. Я наклоняюсь и поднимаю горстку земли, потом разминаю ее пальцами. Я должен был бросить ее в могилу, но еще не слишком поздно. Может быть, в эту землю тоже попали семена, и из них вырастут цветы. Я возвращаюсь обратно к могиле и посыпаю ее землей.

Ветерок слабый, и сквозь него доносится шум моря. А за шумом моря слышны крики, как будто дети играют. Я вытираю руки. Пора заканчивать работу.

Когда я прохожу по полю, в глаза мне бросается какое-то движение. Вдалеке, на побережье, которое тянется до самого города, движутся какие-то пятнышки. Я вглядываюсь повнимательнее. Насчитываю пять, десять, двадцать пятнышек. Наверное, произошло кораблекрушение, говорю я себе, и они собираются подняться на утесы и высматривать спасательное судно. Больше такой веренице людей взяться неоткуда. Но я знаю, что кораблекрушения не было. Море пусто.

Я крепко сжимаю в руке мотыгу. Они идут по прибрежной тропе, исчезая во впадинах, а когда тропа снова подымается на взгорок, внезапно оказываются ближе. Скоро они достигнут точки, где от большой тропы отделяется тропинка к дому Мэри Паско, идущая влево сквозь высокий дрок.

Втыкаю мотыгу в землю. На краю моей земли есть обрушенная стена, заросшая ежевикой. У меня нет кусачек, но я могу продраться сквозь заросли. Стою неподвижно, смотрю, как люди приближаются к повороту. Думаю, они меня еще не увидели, хотя я их вижу. Вот доктор в своей шляпе; нет, это не он. Он слишком старый и толстый для передового отряда. Некоторые, разумеется, в мундирах. Чего еще ожидать? Они надвигаются толпой. Первые приближаются к повороту, а другие следуют за ними. Если они пойдут дальше, я буду видеть их по-прежнему. Если исчезнут…

Они исчезли. Я бросаюсь к стене, взбираюсь на нее, перелезаю, и на руках у меня выступают кровавые царапины. Ежевика цепляется за меня, тянет вниз, но я высоко задираю ноги и топчу ее ботинками, подгоняя и торопя себя, проталкиваясь через пахучие папоротники. Я хочу добраться до тропинки, которая ведет к приморским дюнам. Ныряю в гущу стеблей и шипов. Они дерут меня, но я не вздрагиваю. Извиваясь, ползу на животе. Кровь струится по моему лицу, попадает в рот, я слизываю ее и трясу головой, чтобы в глазах прояснилось.

Узкая тропинка петляет между корнями. Я не уверен, что это та самая, но она ведет вниз, и я решаю рискнуть. Согнувшись, бегу как угорелый. Мое прикрытие становится ниже, доходит мне до пояса, до бедер, до колен. Меня видно как на ладони. Я оглядываюсь и вижу, что они взбираются на стену и бросаются следом за мной. Позади меня раздается крик. Они с улюлюканьем, будто зверя загоняют, перелезают через стену, и я знаю, что мне теперь не скрыться, нужно бежать. Я высоко вскидываю ноги, чтобы не зацепиться за корни, а мои ботинки молотят по тропинке. Выпрямляюсь, меня можно разглядеть за несколько миль. Бегу, и кровь стучит мне в голову. Мои ноги вслепую находят дорогу. Тропинка слишком петляет, но я не отваживаюсь свернуть, чтобы не застрять в зарослях и не попасться. Бегу, огибая камни, вспугиваю фазана, который хлопает крыльями и кричит. Я даже думаю: будь при мне ружье, подстрелил бы.

Они не нагоняют меня. Я отрываюсь. Обойду их и запутаю след, будто заяц, до темноты обожду в укрытии, а потом через пустоши и холмы пешком доберусь до Саймонстауна.