Я не ошибся. Когда я заехал за ним, он даже руки потер от удовольствия и всю дорогу оживленно болтал.

— Я как раз читал стихи, — сообщил он. — Люблю поэзию. Всегда найдется что-то прямо о тебе, о твоей жизни. Ну, точно по заказу, я ведь жду чего-нибудь особенного! «В душе у человека всегда надежда правит!»

— Александр Поп, «Опыт о человеке», — буркнул я, не испытывая в отличие от Нормана ни малейшего радостного предвкушения. С отелами никогда наперед не угадаешь.

— Ловко! — студент засмеялся. — Вас не поймаешь!

Мы въехали в ворота фермы.

— С вашей легкой руки и меня на стихи потянуло, — сказал я. — Прямо на языке вертится «Оставь надежду всяк, сюда входящий!»

— Данте, естественно! «Ад». Но откуда такой пессимизм? — Он ободряюще потрепал меня по плечу, а я достал резиновые сапоги.

Фермер проводил нас в коровник, и из стойла с соломенной подстилки на нас тревожно посмотрела маленькая корова. На доске у нее над головой было написано мелом «Белла».

— Крупной ее не назовешь, мистер Бушелл, — сказал я.

— А? — Он вопросительно оглянулся на меня, и я вспомнил, что он туговат на ухо.

— Маловата она! — гаркнул я.

Фермер пожал плечами.

— Это уж так. С первым теленком ей трудно пришлось. А доилась потом хорошо.

Снимая рубашку и намыливая руки по плечи, я разглядывал роженицу. Узкий таз мне очень не понравился, и я мысленно вознес молитву всех ветеринаров — пусть хоть теленок будет крохотным!

Фермер ткнул носком сапога в рыжеватый бок, чтобы заставить корову встать.

— Ничем ее не поднимешь, мистер Хэрриот, — сказал он. — С утра пыхтит, и силенок, думается, у нее уже нет никаких.

Эти слова мне тоже очень не понравились. Если корова долго тужится без всяких результатов, значит что-то очень неладно! Да и вид у нее был совсем измученный. Голова поникла, веки устало опустились.

Ну что же, если она не встает, значит, придется мне лечь. Когда моя обнаженная грудь уперлась в булыжники, я подумал, что время их ничуть не умягчило. Но тут я ввел руку. И забыл про все остальное. Тазовое отверстие оказалось злодейски узким, а за ним… У меня похолодело внутри. Два гигантских копытца, и опирается на них великанья морда с подрагивающими ноздрями. Дальше можно было и не ощупывать, но, напрягшись, я продвинул руку еще дюйма на два и ощутил под пальцами выпуклый лоб, загнанный в узкое пространство, словно пробка в бутылку. Я начал извлекать руку. И мою ладонь вдруг лизнул шершавый язык.

Сидя на корточках, я задрал голову.

— Там слоненок, не иначе, мистер Бушелл.

— А?

Я повысил голос:

— Теленок огромный и протиснуться наружу он не может.

— Значит резать будете?

— Боюсь, что нет. Теленок живой, а к тому же ничего не получилось бы. Просто нет места, чтобы работать.

— Да-а… — протянул мистер Бушелл. — А ведь доится она хорошо. Не хочется ее под нож-то.

Я вполне разделял его чувства. Самая мысль о таком исходе была мне глубоко отвратительна. Но… но ведь горизонты распахнулись и уже занялась новая заря! Это был решающий, исторический миг. Я повернулся к студенту.

— Никуда не денешься, Норман! Идеальные показания для кесарева сечения. Как удачно, что вы тут. Будете мной руководить.

От волнения у меня даже дух захватило, и я не обратил внимания на явную тревогу в глазах студента.

Вскочив на ноги, я вцепился мистеру Бушеллу в руку.