– Кто это? – спросил я. – И как я должен послужить ему? Я никогда ничего не слышал о нем.

– Что вовсе не удивительно, – фыркнул Барбатус, – поскольку Фамулимус не должна была называть тебе это имя. Больше мы не будем произносить его. Но он – тот, о ком упомянула Фамулимус, – он судит твое дело. Он – иерограммат, как можно догадаться. Что ты знаешь о них?

– Очень немного, кроме того, что они – ваши повелители.

– Значит, ты и впрямь знаешь очень немного; и даже это неверно. Вы зовете нас иеродулами, и это ваше слово, а не наше, как и Барбатус, Фамулимус и Оссипаго – ваши слова, имена, которые мы выбрали, потому что они не обыденны и описывают нас лучше, чем другие. Знаешь ли ты, что означает «иеродул» – слово из твоего собственного языка?

– Я знаю, что вы – творения этой вселенной, созданные жителями следующей, чтобы служить им здесь. Знаю также, что служба, которую вы должны сослужить им, заключается в создании нашего рода, потому что мы – родичи тех, кто создал их во времена предыдущего творения.

– «Иеродул» означает «священный раб», – прозвенела Фамулимус. – Как могли бы иеродулы зваться священными, если бы не служили Предвечному? Он – наш повелитель, и никто другой.

– Ты командовал армиями, Северьян, – добавил Барбатус. – Ты – царь и герой или, по крайней мере, был им до того, как покинул свой мир. Впоследствии, возможно, ты снова будешь править, если не пройдешь испытания. Ты должен знать, что солдат не служит своему офицеру или, во всяком случае, не должен служить ему. Он служит своему племени, а офицер лишь отдает команды.

Я кивнул.

– Значит, иерограмматы – ваши офицеры. Я понял. Я храню память моего предшественника, – чего вы, вероятно, еще не знаете, – поэтому мне известно, что он был подвергнут испытанию, как буду подвергнут я, и не прошел его. И мне всегда казалось, что то, как обошлись с ним, вернув его обратно лишенным мужества, заставив его смотреть, как Урс становится все хуже и хуже, и держать ответ за все, зная при этом, что он упустил один-единственный шанс навести порядок, было очень жестоко.

– Его память, Северьян? Только память? – очень серьезно спросила Фамулимус.

Впервые за много лет я почувствовал, как кровь приливает к моим щекам.

– Я солгал, – признался я. – Я – это он, так же как я – Текла. Вы трое были моими друзьями, когда их мне так не хватало, и я не должен лгать вам, хоть нередко обязан лгать самому себе.

– Тогда ты должен знать, что всех ждет одна кара, – пропела Фамулимус. – Но все же, чем ближе цель, тем горше боль поражения. Это закон, изменить который нам не под силу.

Снаружи в коридоре, совсем неподалеку, кто-то закричал. Я бросился к двери, и крик оборвался булькающим хрипом, означавшим, что чье-то горло полно крови.

– Северьян, постой! – окликнул Барбатус, и Оссипаго сделал шаг, загородив дверь.

Фамулимус быстро заговорила:

– Я должна сказать еще лишь одно. Цадкиэль справедлив и добр. Пусть даже тебе придется страдать, помни это.

Я повернулся к ней и не смог удержаться:

– Я помню другое. Старый Автарх так и не увидел своего судью! Я не вспоминал его имени, потому что он очень старался забыть его; но теперь мы вспомнили все, и имя это – Цадкиэль! А Старый Автарх был добрее, чем Северьян, справедливее, чем Текла.