– У нас это награда за долгий и тяжкий труд. На вашем Урсе женщины, которые выглядят так, как я, вообще не работают – по крайней мере по моим сведениям.

– Некоторые, – поправила Гунни.

Мы миновали развилку, потом другую. И вдруг тоже рванули вперед, и тут мне показалось, что наш путь описывает длинную кривую, против часовой стрелки и вниз. Со слов Афеты я понял, что ее родичи любят плоские спирали; быть может, у них в почете и пространственные.

Словно волна, вздыбившаяся над носом попавшей в шторм караки, перед нами выросла двустворчатая дверь из полированного серебра. Мы остановились так плавно, будто и не сбивались с размеренного шага. Афета толкнула двери, которые застонали, точно клиенты, но не подались, пока я не пришел на помощь.Гунни взглянула на дверную табличку и, словно зачитывая начертанные там строки, произнесла: «Оставь надежду всяк сюда входящий». – Нет, наоборот, – прошелестела Афета. – Живи надеждой.

Жужжание и лязг остались позади.

Я спросил:

– Здесь меня научат, как добыть Новое Солнце?

– Тебя не нужно учить, – ответила Афета. – Ты уже вынашиваешь в себе знание и разрешишься им, как только подступишь к Белому Фонтану настолько близко, что осознаешь его существование.

Я посмеялся бы над ее странной манерой речи, если бы абсолютная пустота зала, куда мы вошли, не гасила любое веселье. Он был просторнее, чем Палата Слушаний, его серебряные стены смыкались наверху огромным сводом, следуя той траектории, какой летит брошенный в небо камень; но он был пуст, совершенно пуст, если не считать нас, шептавшихся у его дверей.

– «Оставь надежду…» – повторила Гунни, и я понял, что она слишком напугана, чтобы обращать внимание на Афету или на меня. Я обнял ее за плечи (хотя этот жест выглядел несколько несуразно по отношению к женщине моего роста) и попытался успокоить, тем временем соображая, какой глупой она должна быть, чтобы успокоиться именно теперь, когда совершенно ясно, что я могу сделать для нее не больше, чем она сама.

– Среди нас была девушка, – продолжала Гунни, – которая часто так говорила. Она не оставляла надежду вернуться домой, но мы ни разу не причалили в ее времени, а потом она умерла.

Я спросил у Афеты, как я проникся этим знанием, не осознавая его.

– Цадкиэль передал его тебе, пока ты спал, – объяснила она.

– Хочешь сказать, он приходил в твой дом прошлой ночью? – спросил я, только потом сообразив, что Гунни неприятно это слышать; Ее мышцы напряглись, она сбросила мою руку с плеч.

– Нет, – ответила Афета. – На корабле, я полагаю. Не могу сказать точно, когда.

Тут я вспомнил, как Зак склонялся надо мной в том потайном уголке, который Гунни нашла для нас, – Цадкиэль, преобразившийся в дикаря, какими мы, его прообразы, были когда-то.

– Идемте же, – позвала Афета. Она повела нас вперед. Я ошибался, заключив, что зал абсолютно однообразен; на его полу имелась большая черная площадка. Серебряные блики со сводчатого потолка падали на нее там, где были заметнее всего.

– У вас обоих есть те ожерелья, которые носят матросы?

Слегка удивившись, я нащупал свое и кивнул. Гунни сделала то же самое.

– Наденьте их. Скоро вы окажетесь без воздуха.

Только тут я понял, что, представляет собой эта искрящаяся чернота. Я вынул ожерелье, сомневаясь, если честно, работает ли еще каждая из соединенных вместе призм, надел его и шагнул вперед, ведомый любопытством. Моя воздушная оболочка двинулась со мной, и я перестал ощущать колебание воздуха снаружи; но я видел, как штормовой ветер, которого я не чувствовал, трепал волосы Гунни, пока она не надела свое ожерелье; зато странные волосы Афеты не колыхались, как волосы смертной женщины, а развевались точно знамя.