|
Подлетали к Гаданде — ему привиделось, что горный хребет, покрытый лесом, будто хреном васаби намазан или той зеленой дрянью, какой их с Варей потчевали в японском ресторанчике — из водорослей ее состряпали, что ли? А океан был коричневым, как пепси. Он и вправду такой — от мути. В земных океанах планктон проживает, он все пылинки заглатывает, переваривает и отправляет на дно. Если бы не эта плавучая мелюзга, от всей той дряни, которую выносят в него реки, океан давно бы превратился в болото. В такое, как на Гаданде, — в здешней мутной водичке планктона не водилось, а реки были — ого-го какие! Широкие, как Нил или Амазонка. И хоть бы одна с прозрачной водой! Нет, все речные потоки или коричневые, как навозная жижа, или вовсе черные, или красные, или цвета кофе с молоком. Зато каньоны они нарезали — куда тому Колорадо! Самый большой — в десять километров глубины. Стоишь на дне, а стены почти сходятся вверху, небо снизу тонкой, изгибистой полоской кажется. Темно вокруг и холодно, но не тихо — река ревет, грохочет, камни ворочает, а эхо так и гуляет, донимает слух со всех сторон. Стереоэффект, будь он неладен.
Живность океанская только поверху жила, в верхних слоях, самых отстоявшихся. Хотя, кто ее знает, эту живность! Может, она и на глубине шарится. Правда, там такой ил… Сверху просто грязная вода, ниже она превращается в глинистый раствор. Автобатискаф спускали. Он погружался, погружался… Муть с плотностью кефира на глубине двести метров загустела до консистенции сметаны. А еще через сто метров аппарат застрял. Называется — приплыли. Сощурившись, Виктор осмотрелся. В изумрудном небе Гаданды пылало ее солнце, окруженное тройным гало. Местные называли светило Садирой — такое имечко дали Эпсилон Эридана арабы. Аль-Садира. В принципе звучит… Космодром был невелик — три серебристые посадочные полосы с удобной рубчатой поверхностью. Одну из них занимал линейный рейдер «Гладиус» и какой-то бот-планетарник, две другие были пусты. Все космодромные постройки сгрудились с восточной стороны — одинокая башенка диспетчерской, павильон космопорта, собранный из пластконструкций, грузовой терминал, заправочная станция под плоской темно-зеленой крышей. В щелях между зданиями проглядывал поселок — белые купола и призмочки. К югу и к северу желтела и зеленела степь, а на западе отсвечивало море. Прибыв на Гаданду, Середа хотел было наведаться на бережок, но местное население ему отсоветовало — здешний пляж представлял собой топкую, блестящую на солнце полосу ила, плодородного и дюже вонючего, а добираться до берега надо было по широкой, почти километровой полосе засохшей грязи, растрескавшейся, как солончак. Иногда твердая корка проламывалась под ногами, и вы до пояса или по колено — как повезет — проваливались в густейший рассол… Середа подумал-подумал и решил, что искупается как-нибудь потом. — И долго мне вас ждать? — проворчал Виктор, прикладывая ко лбу ладонь козырьком. Идут вроде… Двери космопорта разъехались, и на солнце вышли Таппи и Мишка Копаныгин — этих тоже направили на рейдер. — Чего стоим?! — возопил Таппи. — Кого ждем? — Тебя, — буркнул Виктор. — Ты что, всю дорогу полз? — Я летел! — пылко возразил Нупуру. — Я мчался, как… как… как не знаю кто! — Как тортуга, — подсказал Копаныгин. — Да! — согласился Таппи и спросил: — А это что за птица? — Это черепаха. — Ну ты и нахал! — с упреком в голосе воскликнул Таппи. Достойно ответить Копаныгину не дали — «Гладиус» опоясался зелеными огнями, и над космодромом завыла сирена. — Пошли скорее, — проворчал Виктор, — а то и я тут с вами останусь… Все трое подхватили заплечные мешки и быстро потопали к трапу. |
