— Иногда я думаю, ты — своего рода святой. Ты так описываешь жизнь, словно… Словно ты, как Моисей, смотришь с высокой горы и видишь все, что движет людьми.

Вот это сравнение с Моисеем было ему немного неприятно, у него появилось чувство, что она пытается подражать ему, но в целом комментарии Мариты были для него, разумеется, как бальзам на сердце. И неужели она не стала бы читать его новый роман? А пришла бы она в такой же восторг, если бы он был написан, как полицейский отчет? Дело не в Марите. Марита переехала к дочери в Канаду, время от времени они посылали друг другу открытки. Но просто для примера. И это не единственные комплименты, которые делались его стилю за прошедшие годы. На полке стояла целая коробка с письмами его почитателей. Правда, он должен признать, большинство было от домохозяек и подростков. Еще несколько от солдат, ночных сторожей, врачей «скорой помощи» и — все-таки — не такая уж и маленькая пачка от учителей гимназий.

Огайо вытащил чайный пакетик из чашки и бросил его в мусорное ведро. Но все эти письма он получил за сорок лет. Ему хотелось попасть наконец в другую лигу, а для этого — он со стуком закрыл ведро — вначале надо избавиться от «молодых сливовых деревьев»!

Вернувшись к столу, он, не читая, выбросил две страницы в корзину. Потом вставил в машинку новый лист и начал:

«Хорст появился в дверном проеме и бросил им в лицо:

— Вы не пойдете! Только через мой труп!

Но тут во вторую дверь вошел полковник.

— Значит, ты хочешь помешать своим товарищам исполнить их долг?

— Я хочу помешать им совершить преступление.

— Подкоптить лагерь партизан — это ты называешь преступлением?

— Это не партизаны, а простые крестьяне.

— Вот как? — Рука полковника потянулась к кобуре. — Потому что партизаны вряд ли позволили бы своей девке спать с немецким солдатом? Это твое доказательство?

Хорст готов был задушить полковника. Никто не имел права так говорить об Оксане.

— Вы можете меня расстрелять, но не смеете так говорить!

— А кто, скажи на милость, мне помешает?

— Может, не сегодня, может, и не завтра, но я раздавлю вас, как червя.

Полковник осклабился:

— Из-за какой-то партизанской шлюхи! Из-за того, что ты спишь с югославской потаскухой!

В ту же секунду Хорст подскочил к полковнику, но тот только этого и ждал.

— Вот тебе, свинья!»

Огайо откинулся на спинку стула. Он весь взмок, а перечитав страницу, почувствовал сердцебиение. Ему понравился конец. Никаких выстрелов, так что читатель остается в неведении, что, собственно, произошло, пока не прочтет следующую главу. Но остальное… Раньше он всегда мог положиться на свои диалоги, но здесь они были как-то не на месте. «Раздавить, как червя» — это же чистый Снек из Алабамы. Правда, «спать» и «потаскуха» — он еще никогда не писал ничего настолько же достоверного. Именно так и разговаривают солдаты. Или нет? Он уже больше пятидесяти лет не общался с солдатами. Во всяком случае, вряд ли у кого-нибудь это вызовет сомнения. А в остальном? «Но тут во вторую дверь вошел полковник» — да, кажется, ему раньше не доводилось так скучно описывать драматическое появление героя. Тогда это предложение можно просто выбросить. А его новые читатели и так поймут, что, раз полковник заговорил, значит, он уже, вероятно, и вошел. Остается невиновность Оксаны. Тут Хорст спокойно мог бы поднять немного больше шума. Как он.

Огайо выпил глоток чаю. Если бы он устроил больше шума. Или меньше? Почему он просто не предупредил ее? Разумеется, потому, что приказ «выкурить» поступил так неожиданно, и все-таки… Он мог бы догадаться, что-то такое носилось в воздухе, без сомнения.