…Как я сойду в Берлине с такой прокушенной губой?

11. АВГУСТ 1942 ГОДА. БЕРЛИН, ОТЕЛЬ «КАЙЗЕРГОФ»

— Берлинские отели в основном «хитрые»; в пансионах относительно спокойнее, хотя гестапо имеет там осведомителей.

— Предлагаете пансион?

— Напротив, отель.

— Что ж, в этом есть своя логика.

Из всех своих галстуков выбираю самый скромный. Коричневый с красной ниткой — намек на партийные цвета. Прикусив губу, пытаюсь завязать его нужным узлом, не слишком свободным, но и не маленьким. Все должно быть в меру, солидно и скромно. Волосы согласно моде зализываю щеткой на косой пробор; в манжеты рубашки вдеваю темные запонки. В последний раз рассматриваю себя в зеркало и, почти удовлетворенный, добавляю к аксессуарам туалета толстый перстень из дутого золота. Он ужасающе вульгарен и тем хорош. Любой мало-мальски сообразительный гестаповец, только глянув на него, определит, что Слави Багрянов неумен, тщеславен и лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богачом. Я же достаточно учтив и не хочу лишать господ из службы безопасности оснований лишний раз почувствовать себя людьми, для которых нет тайн.

В двенадцать пятнадцать меня ждут в министерстве. Мой звонок туда немало удивил министериальдиригента доктора Гольдберга, до которого я вчера добрался не без труда, потревожив половину номеров министерского коммутатора… Слави Багрянов из Софии? По какому делу?.. Поставки пшеницы и табака? Это какая-то ошибка. Попробуйте обратиться в аппарат рейхслейтера Даре, возможно, там что-нибудь знают… Ах, письмо? Кем подписано?.. Увы, советник, давший вам ответ, переменил место службы…

И так далее и тому подобное… Словом, получается довольно удачно. Советник убыл на фронт и, надеюсь, убит, в министерстве никто толком не может ответить, и министериальдиригент Гольдберг должен в корректной форме послать меня ко всем чертям. Тем более что поставки табака и хлеба действительно относятся к Дарре и его штабу, посланцы которого наводняют Балканы.

Товарищ, организовавший письмо, знал, что делал. Дня два-три обескураженный Слави Багрянов еще потолкается в приемных, вырвет из своих редеющих волос небольшую прядь и, подсчитав убытки от поездки, двинется назад, через всю Европу, не солоно хлебавши.

Не без труда настраиваюсь на скорбный лад. Одно за другим примеряю выражения. Разочарование. Последняя надежда. Отчаяние. Не рано ли? Останавливаюсь на озабоченности и, вздохнув, украшаю ею лик. Звоню горничной.

— Я ухожу и буду вечером. Где и чем можно развлечься в Берлине?

Меня нисколько не интересуют развлечения, но горничная должна знать, что Багрянов проотсутствует целый день. В «хитром» отеле «Кайзергоф» действует правило проверять багаж постояльцев. Не по подозрению, а так, на всякий случай. Вчера я слишком быстро завершил обед, и знакомство с моим чемоданом было прервано на самом интересном месте. Вещи оказались сдвинутыми с мест, но пыль из карманов брюк, уложенных в самом низу, не перешла на брючины.

Горничная кокетничает.

— Развлечения? Это зависит от вкуса.

— Я серый провинциал. И у меня нет дамы.

— Ни за что не поверю…

— А вы не согласитесь?

Пошленький спектакль, разыгрываемый большинством постояльцев. Девушка должна устать от него и возненавидеть постель. Отдаваться по обязанности, лгать, изображая внезапно вспыхнувшую непреодолимую страсть, а потом идти в гестапо и, боясь что-нибудь забыть или перепутать, писать подробное донесение — для этого нужно быть или стервой по призванию, или идейной нацисткой.