— Еще кофе?

— Лучше утром.

— Одну чашку?

— Две, и покрепче.

Помня об усатом д’Артаньяне, я выскальзываю из служебного купе на цыпочках. Но чему суждено быть, то неминуемо происходит. Первой меня настигает Чина — уже в середине коридора; следом долетает голос хозяйки, окликающей собаку, а заодно и меня. Мысленно подняв руки кверху, оборачиваюсь и капитулирую перед распахнутым халатиком и чарующей улыбкой.

— Это вы? Не спите? Как странно…

— Я, знаете ли, звездочет.

Синьора тихо смеется и запахивает халат. Подносит руку к груди. Чина юркает в купе и рычит на меня, давая синьоре повод продолжать разговор.

— Маленький чертенок! Она совсем отбилась от рук. А я не мужчина и не могу ее наказать.

От меня требуют рыцарства, а я вынужден играть в дон-кихота.

— Поручите это мне.

— А вы можете?

— Вряд ли…

— Я так и думала; вы не похожи на человека, способного обидеть беззащитного.

По-итальянски я говорю хуже, чем по-немецки, но все же Достаточно бойко, чтобы ответить галантностью.

— Вы так благосклонны, синьора…

В результате три минуты спустя я уже сижу в купе попутчицы и любуюсь ее розовыми коленками, нескромно выглядывающими из-под халатика. Синьору зовут Диной. Дина Ферраччи — виконтесса делля Абруццо. Представляясь, я именую ее «эччеленца», но она протестует:

— Просто Дина.

— Тогда — просто Слави.

Поразительно, как быстро сближаются люди, оказавшись в вагоне-люкс симплонского экспресса. И суток не прошло, а я уже на короткой ноге с оберфюрером СС и итальянской аристократкой. Сам факт пребывания в литерном вагоне заменяет для людей известного круга рекомендательные письма и все такое прочее.

Чина примирилась с моим присутствием и спит у меня на коленях. Брюки мокнут от ее слюны. Я воспитанно не замечаю этого и забавляю синьору Ферраччи рассказом о коте, боявшемся мышей. Дина тихо воркует, и бриллианты у нее в ушах горят как радуга.

— Вы едете в Милан?

— В Рим.

— И не остановитесь в Милане?

— У меня нет там знакомых, синьора.

— Мы же условились — Дина… А я? Бог покарает меня, если я откажу вам в гостеприимстве.

Не слишком ли она решительна для нежной аристократки? Впрочем, кто ее знает, быть может, у Дины свое понимание норм приличия. Кольцо на левой руке говорит о том, что она вдова. К тому же ей, если отмыть грим, никак не меньше сорока.

Чина продолжает портить мои парадные брюки.

— Благодарю за честь, — бормочу я и осторожно спускаю на коврик болонку. — Если обстоятельства позволят…

— Но нельзя же не осмотреть Милана! Уверена: вы никогда себе не простите, если проедете мимо. Без Милана нет настоящей Италии.

— Рад буду убедиться.

— Я знала, что вы согласитесь. У вас хороший характер, Слави.

Все хвалят мой характер, но не мое лицо. И эта тоже. Впрочем, я и не очаровывался на ее счет. Дине нравлюсь не я — Слави Багрянов, тридцатипятилетний толстяк, а мое положение состоятельного холостяка. Когда женщине за сорок, трудно рассчитывать на более блестящую партию.

Дина опять тихо смеется — голубица, завидевшая корм.

— Ночь… тишина… Как странно…

Пора уносить ноги.

— Весь мир — великая странность, — изрекаю я и встаю.

Наклоняюсь, чтобы поцеловать Дине руку, и лоб мой обдает телесное тепло, настоянное на духах. Дина не торопится запахнуть вырез халатика…

В коридоре тихо и светло.