– Тоже мне, золотые губы Лукоморья,– снова, но уже без прежнего энтузиазма, буркнул Илья.

    Кузнецов поймал себя на мысли, что отношение Ильи к явлению Соловья вдруг изменилось.

    – Слышь, мил человек, дела твои с Ильей того… дела приватные, и нам до них и дела-то нет,– проникновенно обратился к Соловью Ермак.– А с каких таких пор, скажи, ты о наших заботах печалишься, злыдень. Али не твои сродственники, нечисть поганая, по ту сторону кордона на нас зубы точат? Отвечай как на духу!

    – Отвечаю, казачок.– Соловей недовольно пощупал еще влажную от утреннего тумана землю, скривился и без спросу расположился на вещмешке Кузнецова.– По первости, мы не нечисть, а нелюдь, а это, как говорят у господина Задова на Дерибасовской, две большие разницы. Второе. Нелюдь мы местная, тихая, и нам лишней крови по понятиям не треба. А забулдыги закордонные на нашу территорию лапу наложить хотят. Это нам надо?

    – Таки на вашу территорию? – выделяя голосом «вашу», поинтересовался ехидный Задов.

    – Это частности, господин-товарищ Задов,– развел руками Соловей.– Нашу-вашу, шолом-салам, шашлык-машлык. Я эту реальность, между нами, земляки, лет пятьсот знаю. Захолустье, конечно, но свой гешефт мы имели, имеем и иметь будем. Если, конечно, вы ее разгулам не уступите. Наше дело небольшое, но верное. Ну сами посудите:, кабы мы тут куролесили, то вы бы сюда давно добрались. А так мы сидели рядком да гуляли тишком. И все в ажуре. Местные нас, конечно, не больно жалуют, а кому охота дань платить? Кузнецов глянул на Илью. Муромец буквально смотрел Соловью в рот. На губах богатыря мелькала какая-то нехорошая многообещающая ухмылка, которую заметил наконец и сам Соловей.

    – Але, земеля, ты на слуху или в астрале? – раздраженно рявкнул разбойник.– И че ты на меня пялишься, как Каспаров на домино? Мы с тобой тыщу лет знакомы, дотошный ты мой. Прикид у меня не от Версаче, покрой местный, домотканый. Блюдем-с интересы отечественного производителя.

    – Ась? – встрепенулся Илья, отрываясь от каких-то своих сладких мыслей.

    – Двась… Чо скажешь, говорю, бугор? Берешь в дело?

    Илья окинул Соловья смурным взором. Перед ним стоял уверенный в себе мужичок, кругленький, коротконогий, с кривыми ножками. Во рту у мужичка блестели вставные зубы, в глазах светился недюжинный ум. Одет он был и впрямь исключительно в отечественное: отутюженные порты из крепкой дерюги, алая косоворотка с перламутровыми пуговками, шитый бисером и серебром пояс. Из лайковой кожи сапоги последней лукоморской моды изящно сминались гармошками. Лысый череп барыги украшал лихо сдвинутый на затылок картуз, подбитый соболем.

    Илья усмехнулся и доверительно изрек:

    – А неправду ты баешь, свет-Соловушка. И начхал бы ты с высокого терема своего на доходы местные, гроша и впрямь едва стоящие, кабы не интерес личный. Колись, вражинушка, тут все свои.

    Соловей досадливо мотнул головой и ответил Илье в тон:

    – Ай и правду ты баешь, сокол ясный. Есть у меня тут свой интерес. Мне, земеля, за державу обидно. Да и батюшка мой из местной нелюди. Чай, не чужие меня сюда позвали, мог бы и сам додумать, стоеросовый ты мой.

    – Вот и ладно,– подытожил Илья, вставая с покоса.– Зови своих отморозков. Уж верно, ты сюда не один явился.

    Соловей благодушно кивнул и щелкнул пальцами. В ближайших кустах послышался шорох, и на белый свет вылезла ватага его сподвижников…

    * * *

    Над всей равниной, доступной с холма взору Ильи, стояло на редкость безоблачное небо.