Что-то с ящиком было не так, и Роялу это не нравилось. Не только отсутствие таможенного штампа. Нечто неуловимое. Он стоял, глядя на груз, пока Хенк не окликнул его из склада.

На других ящиках штампы стояли — кроме трех, не пересекавших американских границ.

— Кто, во имя Бога, купит всю эту рухлядь? — поинтересовался Роял, закончив затаскивать ящики в фургон. — Польская качалка, немецкие часы, прялка из Ирландии… Боже правый, они же еще и заломят.

— Туристы, — авторитетно пояснил Хенк. — Туристы что угодно купят. Кто-нибудь из Бостона или Нью-Йорка — они купят и коровью лепешку, если это старая коровья лепешка.

— Не нравится мне этот большой ящик, — не успокаивался Роял. — Чертовски не нравится, что нет на нем штампа.

— Тем более — спровадим его по адресу и забудем о нем.

Возвращались в Салем Лот молча. Хенк жал на газ. Этот рейс не нравился обоим. Его следовало скорее заканчивать.

Магазин оказался незапертым, как и было обещано. Роял попытался зажечь внутри свет — у него ничего не вышло.

— Это мне нравится! — проворчал он. — Изволь грузить в чертовской темноте… Послушай, чем это несет?

Хенк понюхал воздух. Да, пахло чем-то неприятным, хотя он и не мог в точности сказать, чем. Запах был сухой и кислый, как вонь застарелого гнилья.

— Просто слишком давно закрыто, — он по очереди осветил все углы фонарем. — Надо бы проветрить хорошенько.

— Или хорошенько спалить. Пошли. Дай Бог ноги не сломать.

Они разгрузились так быстро, как только смогли. Через полчаса Роял со вздохом облегчения запер двери на новый замок.

— Ну, полдела сделано.

— Меньшая половина, — Хенк глядел на Марстен Хауз, сегодня темный и закупоренный. — Не хочется мне туда, и я так прямо и говорю. Если есть на свете хоть один дом, в котором нечисто, так это он. Эти люди, должно быть, чокнутые, если пытаются жить там. Ну, делать — так делать поскорее.

Через несколько минут Марстен Хауз уже маячил перед ними в темноте, мрачный и угрожающий, и Роял ощутил первый настоящий приступ страха.

— Видишь хоть один огонек за ставнями? — почти шепотом спросил он Хенка.

— Нет…

Дом как будто наклонился к ним в ожидании. Хенк развернул машину у задних дверей. Никто из них не старался рассмотреть что-нибудь в свете фар. Сердце Хенка напряглось от страха так, как не бывало с ним во Вьетнаме, хотя там он боялся почти постоянно. Но тот страх был естественным. Страх наступить на отравленную колючку, страх получить пулю из русского ружья от какого-нибудь недоростка с неукладывающимся в рот именем, страх угодить в патруль под команду идиота, который заставит тебя выжечь дотла деревню, откуда конговцы смылись неделю назад. А теперешний страх казался смешным, детским. Ничто здесь не должно было пугать. Дом как дом: доски, петли, гвозди, балки. Никаких причин ощущать, будто каждый кусок штукатурки издает собственный аромат зла. Ерунда. Призраки? Он не верит в призраков. После Вьетнама — не верит.

Дверца пристройки оказалась открытой, и в красноватом свете фар выщербленные каменные ступени казались спуском в ад.

Оба взглянули друг на друга при свете лампочки в кабине, читая свой ужас на лице другого. Но они давно уже не были детьми и не могли вернуться, не выполнив поручения из-за иррациональных страхов: как бы они могли объяснить это при свете дня? Работа есть работа.

— Пошли, — сказал Роял, — разделаемся с этим.

Шипение гидравлического лифта показалось неуместным.