|
Поэтому необходимо смотреть, постигать и переводить в форму, доступную для использования. Потому что этот… псевдохаос, — он взглядом показал на висящие рядом картины, — скорее, отражение мусора в голове художника, а никак не сложности окружающего. — Интересная концепция. — Мужчина широко улыбнулся и посмотрел на княжну: — Катенька, не представите нас? — Профессор Терсков Анатолий Петрович — капитан Белый Алексей Евгеньевич. — Профессор? — И даже доктор наук и где-то академик. — Анатолий Петрович подмигнул Алексею. — Нет-нет. Я совсем не по художественной части. Я юрист, а картины — это, скорее, одно из моих увлечений. Взяв Алексея под руку, он повел его вперед и остановился возле одной из картин. — А тут вы что скажете? На картине во вполне реалистичной манере было изображено разбитое зеркало, в осколках которого отражались то кремлевские звезды, то Днепрогэс, то грозная «тридцатьчетверка» на фоне полуразрушенного рейхстага. — А почему зеркало разбито? — Алексей обернулся к Анатолию Петровичу. — Осколки империи, — коротко пояснил профессор. — Картина хорошая, но только с концепцией я не согласен. — Алексей покачал головой. — Империя не погибла. Ни та, что до семнадцатого, ни та, что до девяносто первого. Просто выгорело все наносное, лишнее. А осталось то, что составляло суть, ядро государства. Мы же не считаем подвиги русских витязей чужими? Шипка, Севастополь, Курск, Берлин… У вас, кстати… это ведь ваша картина? «Тридцатьчетверка» неправильно нарисована. Ствол слишком толстый. Это… ну, в общем, не совсем пушка сороковых годов двадцатого. Это, можно сказать, совсем не пушка. — Но я рисовал с реального образца! — возразил Анатолий Петрович. — Не с того, что сейчас стоит возле исторического музея? — Алексей улыбнулся. — Это гораздо более поздняя модификация. Лучше с того, что стоит на Кубинке. Профессор кивнул, видимо, делая себе зарубку на память, и снова потащил Белого по залам. — А тут вы что скажете? — Он кивнул на огромное полотно, где маленькая девочка с улыбкой тянула руки к могучему древесному стволу, в рисунке коры которого проглядывало лицо старика. Ветви дерева, словно руки, обнимали хрупкую фигуру, и солнце, едва проглядывавшее сквозь ветви, высвечивало на лице девочки какой-то символ. Само лицо девочки отчего-то вызывало у Алексея волну щемящей тоски и теплоты, словно он видел своего еще не рожденного ребенка. — Это… тоже ваше? — Алексей стоял словно завороженный, не в силах оторвать взгляд от полотна. — Нет… — Профессор тихо рассмеялся. — Так мне никогда не нарисовать. Это Алик Абиев. Вон он, кстати, беседует с журналистами… Алик! — Анатолий Петрович окликнул высокого черноволосого молодого человека в белоснежном пушистом свитере, темно-зеленых мешковатых брюках и тяжелых армейских ботинках. Быстро закончив интервью, молодой человек подошел и, после взаимного представления, кивнул на картину: — Нравится? — Очень. — Алексей чуть слышно вздохнул. — Не продадите? Художник громко рассмеялся: — Эту — никогда. Да и обещал я тут одному человеку, что если решу продать, то сразу обращусь к нему. — Это случайно не Сергиенко-старший? — с язвительной интонацией отозвалась княжна. — Совершенно неслучайно он, — с улыбкой подтвердил Алик. — А вы, Алексей, никого не узнаете? Подавив чуть не вырвавшийся наружу нецензурный возглас, Алексей обернулся к покрасневшей от удовольствия Катерине. |
