Толстый бушлат спас меня от порезов, но все же я крепко зацепился за колючки. Пока я отдирал их, одну за другой, услышал, как скрипнула дверь, на мгновение показалась полоска света, и затем дверь хлопнула, закрывшись.

Послышалась немецкая речь. Мне – крышка.

– Кто идет? Стоять! Кто такой?

Я наконец отцепился от проволоки и метнулся обратно к краю проема, слыша, как гремят жестянки, но было уже поздно. Луч фонаря выхватил меня из темноты, и я быстро поднял руки вверх, не дожидаясь автоматной очереди.

– Ради Бога, не стреляйте! Я – рыбак! Простой рыбак!

Я выкрикнул это сдавленным от страха голосом, что было не так уж трудно, на французском языке с сильным бретанским акцентом.

Луч фонаря продолжал бить мне в лицо, но в ответ вместо выстрелов я услышал голос. На ломаном французском меня спросили, кто я такой. Я сказал: рыбак из Прент дю Шато на побережье Бретани. Мотор моей лодки отказал, я беспомощно дрейфовал по течению почти шесть часов, пока меня не выбросило на скалы к подножию утесов.

Должно быть, мои слова показались убедительными, к тому же и одет я был соответственно. Они стали обсуждать ситуацию на немецком языке, и по их речи я понял, что имею дело с обычными солдатами в карауле. Им показалось подозрительным, как это мне удалось взобраться на утес с той стороны проволочного заграждения – ведь это было совершенно невозможно.

Я опустил было руки, но мне тотчас же резко напомнили, что этого делать не следует. Луч фонаря упирался в мою физиономию; я услышал шуршащий звук металла – это отбросили кусок колючей проволоки, пару крепких немецких ругательств на приличном саксонском диалекте; через секунду ругавшийся оказался рядом со мной.

Я мог бы прикончить его на месте несколькими способами, но оставался тот, по другую сторону проволоки, и я терпеливо подчинился неуклюжему и неумелому обыску.

Он ничего не нашел, поскольку моя финка покоилась в ладони правой руки, которая была послушно поднята над головой; что касается маузера, то его, ловко прицепленный у поясницы, не мог бы обнаружить даже мастер по обыскам. Да ведь он и не рассчитывал ничего найти.

Он вытащил фонарь, нажал на кнопку и лучом указал на тропинку под колючей проволокой. Я послушно пошел по ней. Я не очень присматривался к его товарищу, мимо которого прошел, к тому же был слегка ослеплен светом фонаря, но у меня сложилось впечатление, что главным был тот, другой.

– Не надо, Карл, проволоку установишь на место потом. Пойдем сначала посмотрим на него в помещении.

Мы прошли не больше десяти ярдов и начали спускаться по ступеням в бетонированный наблюдательный пункт, которых были тысячи на всем протяжении побережья Атлантики. Это расставило все точки над "и". Сент-Мартин наверняка знал. Должен был знать. Это сооружение возводилось в течение нескольких лет.

– Открыть дверь! – услышал я распоряжение в свой адрес на том же ломаном французском языке.

Я сделал, что мне было сказано, и спустился еще на три ступени в общественный бункер. Там никого не было, да и быть не могло – при единственном входе. Я повернулся и посмотрел на людей, в чьи руки попал. Один был средних лет, седоватый, в очках в стальной оправе – артиллерист, судя по форме. Другой – совсем иного пошиба: суровые, злые глаза и старый шрам от пули на щеке. Он повесил свой пистолет-пулемет на крюк у двери и достал сигарету, с любопытством оглядывая меня.

Тот, что в очках, держал в одной руке мой фонарь, а в другой – винтовку. Он ткнул меня винтовкой и ухмыльнулся:

– Выше руки. Давай, давай, поворачивайся!

Добрая часть учебного времени на курсах по подготовке диверсантов и агентов посвящалась искусству бесшумного убийства, причем руководитель занятий был редким мастером и тонким знатоком дела.