– Отправим Фитцджеральда, эта посудина долго не продержится!

Мы вернулись в салон. Фитцджеральд все еще не пришел в себя, а Ольбрихт успел поднабраться еще крепче.

– Пора идти, – сказал, обращаясь к нему, Штейнер. – Спасательная шлюпка – у кормы.

– Идти? – переспросил Ольбрихт. – Куда идти, братец? Я и встать-то не могу. Весь на струнах и пружинах...

– Не спорь, – сказал я Штейнеру. – Отнесем Фитцджеральда в шлюпку и вернемся за ним.

Мы бережно подняли американца с двух сторон и вышли на палубу. Шлюпка еще стояла в ожидании, и, как только мы двинулись, я увидел Гранта, поднимающегося к нам по покатой палубе.

И тут судьба подставила нам подножку: накатила огромная волна, качнула «Гордость Гамбурга» так, что палуба накренилась еще сильнее, и мы потеряли равновесие. Я был рядом с бортом, и мне удалось ухватиться за него одной рукой, придерживая другой Фитцджеральда.

А Штейнер скатился по покатой плоскости, перелетел через борт и упал в воду, где уже был и Грант. «Оуэна Моргана» снова отнесло, и Эзра отчаянно пытался с помощью двигателей удержать шлюпку подальше от кормы. Гранта и Штейнера отнесло в сторону шлюпки. В море им на помощь полетели спасательные концы. Кто их бросил, я не видел, – немцы или американцы. Это была одна команда. Они спасали товарищей, попавших в беду.

И снова Эзра сманеврировал, но было поздно: отлив сделал свое дело, бортовое ограждение «Гордости Гамбурга» выступило из воды, корма потихоньку открывалась тоже. Попади «Морган» под высокий кормовой подзор старой посудины – и беды не миновать.

Я взял Фитцджеральда под мышки и стал, пятясь, подниматься по покатой палубе. Это оказалось легче, чем я думал, а может быть, я уже не чувствовал усталости и боли, оказавшись за порогом нервного напряжения. Я открыл дверь салона и втащил Фитца внутрь. Ольбрихт сидел на прежнем месте.

– Я думал, меня бросили, – заметил он.

– Я тоже, – мрачно ответил я.

Я отодрал сиденья стульев и соорудил из них нечто вроде подстилки, уложил Фитцджеральда и опять вышел наружу. Море бушевало по-прежнему, впадины между волнами были настолько глубокими, что «Оуэн Морган» то и дело пропадал из виду.

Эзра отошел на добрых пятьдесят ярдов, и я понимал почему. Теперь, когда начался отлив, со всех сторон из воды выступали черные клыки утесов – смертельная ловушка для всякого, кто отважился бы зайти в эти места.

А Эзра Скалли был не дурак. Он уже сотворил чудо – приблизился к самому опасному из рифов в островной группе пролива Ла-Манш, с наскоро собранной командой и при ветре ураганной силы, и спас двадцать четыре жизни. Не следовало больше испытывать судьбу.

Он помахал мне из рулевой рубки. Я ответил ему тем же. «Оуэн Морган» повернул и отправился в медленный и тяжкий обратный путь на Сен-Пьер по штормовому морю.

– Плохо, да? – спросил Ольбрихт, и я понял, что он не так уж сильно пьян, как кажется. – Пройдите в капитанскую каюту. – И он указал на внутреннюю дверь. – В конце коридора. Там должны быть какие-нибудь лекарства.

Коридор, так же как и бар, имел наклон пола градусов в двадцать – тридцать, но я преодолел его без труда. В каюте царил кавардак: повсюду были разбросаны постельное белье, книги, ящики. Первой стоящей находкой был бинокль в кожаном футляре. В нише над койкой я обнаружил полированный деревянный ящичек – аптечку. Не успел я выйти из каюты, как весь корабль затрясся, послышался гнусный скрежет рвущегося металла – звук, от которого кровь стынет в жилах, последовал толчок, и пол под ногами круто взъехал под углом градусов в сорок пять.