Нищему собраться – только подпоясаться. Спустя несколько минут я уже махал рукой Палычу на прощание и выбегал из университетского корпуса. Шлем лежал в рюкзаке, а вот с креслом пришлось распрощаться – не тащить же его с собой через весь город, а затем с боем прорываться с ним через кордоны полиции и охраны вокзала! В электричку меня с креслом, разумеется, никто бы не пустил. Оставил в наследство Ефимову, ему оно теперь пригодится.

До вокзала доехал на скоростном трамвае – на такси банально не было денег. Еле наскреб на билет до Брусничной и побежал на перрон. Валидатор на входе в вагон сработал не сразу, видимо, от волнения я слишком сильно смял свой билет, пока несся по платформе. Непонятно только, зачем – у меня было еще целых 11 с половиной часов.

Электричка ползла со всеми остановками, а потом еще пропускала «Стрижей». Песни и пляски, хороводы, попрошайки и продавцы всякой всячины – все это не поменялось со времен моего детства и юности моих родителей. Разве что сами электрички стали приличней, и валидаторы теперь были на входе в вагон. До прибытия спасательного бота оставалось девять часов.

Выскочив на Брусничной, я удивился, что электрички тут еще останавливаются. Обшарпанная платформа, непривычно покосившиеся и размокшие от дождей расписания и заросшая лестница, ведущая к проселочной дороге. И тут, обернувшись, я увидел, что вышел не один.

На платформе вместе со мной стояли и изучали расписание женщина и мужчина в возрасте под 70, одетые в резиновые сапоги и старые холщовые дождевики. В руках оба держали огромные плетеные корзинки – ни дать ни взять грибники. Или ягодники. Станция же не просто так называется Брусничная!

Прислушавшись, понял, что говорят обо мне.

– А одет-то как! Как на прогулку вышел – кто ж так собирает?

– Да ладно тебе, дед, может, парнишка фотограф какой или турист…

Надо быстрее двигаться и отрываться от них – лишние глаза мне ни к чему.

– Молодой человек! – Поздно…

Я кивнул:

– День добрый.

– А… Здравствуйте! – улыбнулась женщина. – Вы ведь тоже за ягодами?

– Нет, я в деревню приехал. К бабушке.

Лицо женщины вытянулось, а мужчина подозрительно прищурился.

– В смысле, в деревню, где бабушка жила с дедом. На дом посмотреть хочу.

Пожилая пара расслабилась.

– Так ведь что на него смотреть – все равно не купит никто. У нас у самих тут домик, в Пчеловодах. Уж и скинули до самого минимума, все равно никто не интересуется. Все ведь разорено тут, порушено, – сетовала женщина. Ее супруг молча поддакивал, кивая головой.

Восемь часов до прибытия бота…

– Мы и сами-то тут не живем лет 15, раньше хоть колхоз был, правда, весь разваливался уже тогда. А потом все уезжать стали, деревня сейчас никому не нужна.

Старушка продолжала рассказывать о старых временах и о том, как правительство окончательно добило деревни, а дед тем временем отошел за кусты. Добрые милые старики, как же вы мне уже надоели…

– Да отстань ты уж от парня, вон он весь аж трясется, бежать хочет, видимо, – это вернулся из-за кустов старик.

Женщина всплеснула руками:

– Ой, и правда, заболтала я вас! Где хоть дом-то бабушки с дедушкой?

– В Никитском, – соврал я. Когда меня начнут искать, эта пара наверняка будет давать показания. Хотя какая мне разница, в конце концов? Что в Никитском меня будут искать, что в Медвежьем Бору, что в Пчеловодах. Я уже буду далеко от Земли, и грустить по мне все равно некому.