Это бывает. Сначала велят командиру лайнера лететь куда им хочется, а между делом собирают дань с богатеньких пассажиров.

—   Ты бы убрал ствол, — сказал Виктор, делая вид, что хочет залезть во внутренний карман пид­жака.

Положение было безвыходное. Справа — ил­люминатор, за которым далеко внизу плыли об­лака, слева — испуганно сопящий толстяк, чье брюхо полностью загораживало проход. Тут ни­какие навыки, приобретенные в школе мистера Реддвея, не помогут.

—   Русский, да? — кровожадно ощерился джи­гит и щелкнул для убедительности затвором.

—   Я эмигрант, — сказал Виктор, — если вам это интересно. Мои предки до революции имели в России кое-какую недвижимость. Новые власти обещали разобраться и даже что-то вернуть.

—   А почему в Тегеран летишь, а? — не отста­вал тот.

Наверное, чеченец, подумал Солонин. Не хотят лететь с пересадками, и тут я их понимаю. А как они пронесли на борт оружие, даже думать не хочу. Поскорее хотят домой.

—   Эй, Сайд! — крикнул, обернувшись, высо­кий длиннобородый чеченец, пересчитывавший деньги из чужого бумажника. — Что за разгово­ры, слушай? Не дает, так пристрели и возьми сам!

Его борода была самой длинной, поэтому, возможно, он был у них старшим, хотя и выгля­дел моложе других. А по-русски говорит, чтобы их не поняли пассажиры, все как один смуглые брюнеты. Солонин чувствовал себя среди них альбиносом.

—   Тут русский летит! — сообщил Сайд на­чальнику. — Что с ним делать?

Вот в чем проблема, подумал Солонин: раз русский, то вопрос лишь в том, какой казнью его казнить. Мучительной, медленной, или прикон­чить сразу.

Толстый сосед, обливавшийся потом от стра­ха, с любопытством посмотрел на Солонина. До этого, видно, держал его за англичанина. И вот надо же, какое неприятное соседство... Он даже попытался подняться, чтобы не запачкаться кро­вью неверного.

—    А ничего вы мне не сделаете! — вдруг весе­ло произнес Солонин.

—   Это почему — не сделаем? — полюбопыт­ствовал подошедший длиннобородый.

—   Пуля от «Калашникова» пробивает шейку рельса, — ответил Солонин. — Прострелив мне голову, она вышибет иллюминатор. Произойдет разгерметизация салона. Со всеми вытекающими последствиями. Загремим за милую душу. И живые и мертвые. И правоверные и гяуры.

Подошли другие бандиты, перестав пересчи­тывать купюры. Переглянулись. В тренировоч­ных лагерях им ничего такого не рассказывали.

А в объятия райских фурий они явно не спе­шили. До полного освобождения родины, по крайней мере. И хоть дома их наверняка ждали фурии, давно уже немолодые, окруженные многочисленными чадами, к Аллаху они все-таки не хотели.

—   А ну дай ему пройти! — сказал длиннобо­родый толстяку, и тот, кряхтя, с готовностью поднялся, чтобы пропустить разговорчивого пас­сажира.

Вот это другой разговор, думал Солонин, вы­лезая в проход. Чему вас там в лагерях только учат? Хоть бы руки сначала связали или надели наручники. Хоть какой-то шанс. Хоть время бы протянули.

Теснота прохода была Солонину на руку. Бан­диты только мешали друг другу, а стволы их авто­матов тыкались в их же животы. Но на гашетку никто из них так и не нажал. Он их уложил без особого труда. И потом даже немного потоптался на них в проходе, хотя ему никогда не доставляло удовольствия бить лежачих. Потом собрал их автоматы.

Пассажиры смотрели, помертвев, во все глаза. Это лицо европейской национальности не спеша доставало документы из карманов оглушенных его молниеносными ударами террористов.

Солонин внимательно знакомился с докумен­тами.