Тинрайт заметил, как Хендон метнул на герцога странный взгляд, в котором насмешка соединилась с отвращением.

— Слушаюсь и повинуюсь, старший брат, — отчеканил он. — Вы можете идти, поэт.

Тинрайт поспешил воспользоваться разрешением. Он был готов дать руку на отсечение, что Хендон замыслил убить собственного брата. Карадон явно знал о его намерениях и, возможно, собирался нанести упреждающий удар. Братья так сильно ненавидели друг друга, что не давали себе труда скрывать это даже в присутствии постороннего. Прекрасное семейство, ничего не скажешь. Неудивительно, что Элан хочет спастись от них любой ценой и предпочитает смерть такой жизни.

— Благодарю вас, лорды, — бормотал Тинрайт, пятясь задом к двери. — Вы были очень добры ко мне.

Заметив, что Эрлон Мигер — придворный поэт, слишком много о себе воображавший, — стал свидетелем его разговора с братьями Толли, Тинрайт испытал миг истинного блаженства. По лицу Мигера было видно, что он отчаянно завидует, и Мэтт почувствовал себя избранником судьбы.

— Купи себе вина, Тинрайт, — крикнул ему вслед Хендон Толли. — Наверняка у тебя пересохла глотка. По-моему, читать вслух нескладные вирши — такая же утомительная работа, как и убивать. Но не такая приятная.

Никогда прежде ему не доводилось проводить час в таком томительном ожидании. Он постучал в ее дверь, когда колокола били окончание вечерней молитвы.

Элан М'Кори, облаченная в свободный черный балахон, открыла дверь сама. Тинрайт догадался, что она отослала всех слуг, дабы не подвергать его риску, и вновь испытал пронзительный приступ нежности. Эта женщина пробуждала в нем такие сильные чувства, что это удивляло его самого.

Он посвятил любовному безумию множество стихотворений, но впервые на собственной шкуре познал, что это такое. Прежде поэт испытывал чувство тайного превосходства по отношению к своим героям, сгоравшим в любовном огне. Ныне не проходило мгновения, чтобы Мэтт не вспомнил о Элан М'Кори: он думал о ней, когда ел, пил и даже спал. «Сладостная истома», о которой он так часто упоминал в своих творениях, была мучительнее любого телесного недуга. Порой, когда после бурной ночи, проведенной в обществе Хьюни и Теодороса, у Тинрайта раскалывалась голова, он думал, что достиг предела страданий. О, как сильно он ошибался! Головная боль была сущим пустяком в сравнении с пресловутой «сладостной истомой». Выражение «сердечная рана» оказалось вовсе не метафорой, оно имело буквальный смысл! И лекарство от этой раны оставалось одно — смерть!

Боль незаживающей «сердечной раны» усугублялась страданиями Элан. Поэт ощущал их как свои собственные. Прежде он и думать не думал, что способен на такое!

Тинрайт хотел взять Элан за руку, но она не позволила.

— Госпожа, позвольте мне в последний раз попросить вас — не делайте этого!

Тинрайт чувствовал себя невероятно усталым и опустошенным. Он знал, что его мольба будет напрасной. Колесо судьбы, увлекавшее Элан, невозможно было остановить. Но он не мог отказаться от последней попытки.

— Вы преданный, добрый друг, Мэтт, — ответила она. — Сложись все иначе, я была бы счастлива ответить на ваше чувство. Но у меня нет иного выхода. Хендон не из тех, кто выпускает добычу из когтей. Мои страдания доставляют ему радость, и если он узнает, что я питаю к вам привязанность, он убьет вас без колебания. Мне этого не вынести. — Элан опустила голову. — Недалек тот день, когда Хендон завладеет королевой Аниссой. Возможно, он уже добился своего — по крайней мере, он флиртует с этой глупой девчонкой, словно она уже стала вдовой.