Даша присела на диван, украшенный невероятным количеством подушечек, которые мама очень любила. Она говорила, что, обнимая маленькую, мягкую подушечку, испытываешь чувство покоя и защищенности, а для нее это очень важно.

 — Я — одинокая женщина, должна я хоть подушек вдоволь иметь, чтобы тискать их вволю? — смеялась Ирина Леонидовна, всегда говоря о своем одиночестве в шуточной форме. Но Даша знала, что маму это беспокоит постоянно. Она так и не смогла наладить свою личную жизнь, хотя после ухода отца у нее были мужчины. Но ни с одним из них связь не переросла в долгие, прочные отношения. Марина всегда говорила, что неустроенность действует на женщину убийственно. Она вывела собственную теорию зависимости раздражительности одинокого женского организма от коэффициента влюбленности и сексуального удовлетворения. Дашу Маринкины изыскания приводили в восторг. Подруга умела все разложить по полочкам, находя причины всех несчастий женщины в отсутствии любимого мужчины. Получалось, что Даша опровергала все правила и теоремы Маринкиной теории: именно Стас приносил ей сейчас одни несчастья. Любимый мужчина разрушал ее чувство, заставлял забывать о своем «я». А никакое самоуничтожение не может быть оправдано. Самые высокие цели не должны нести разрушение личности. В сложившейся ситуации было два выхода: первый — очередная попытка найти общий язык, второй — молча уйти. Второй казался более логичным, потому что накопилось слишком много, чтобы понять — их совместная жизнь невозможна. Именно это она сказала Стасу сегодня утром, когда спустилась в столовую и застала его стоящим у окна. Казалось, он провел так всю ночь. Он на миг обернулся и снова стал смотреть вдаль. Темные круги под глазами, непривычная щетина на измятом лице, все та же одежда.

 — Первый снег, — проронил Стас. — Так рано, хотя уже ноябрь заканчивается.

 — Я уезжаю, Стас, — громко сказала Даша без слов приветствия.

 — Когда ты приедешь? — Дубровин не обернулся, только стал более прямо, напряженно вытянулся.

 — Не знаю.

 — Я хочу, чтобы ты знала — я люблю тебя, — тихо произнес он, опершись о широкий подоконник. — Знаешь, я провел ночь у твоей двери. Хотел, чтобы утром ты открыла ее и улыбнулась или заплакала, увидев меня.

 — Не надо, Стас.

 — Но я проснулся раньше и вскочил, благодаря Бога, что ты не увидела меня такого. Так вот ты никогда не увидишь меня жалким, слышишь?

 — Да.

 — Что бы ты ни решила, я не буду умолять тебя. Я презираю тех, кто способен делать это.

 — Я понимаю, — тихо сказала Даша, разглядывая его взъерошенные волосы. — В этом мы с тобой схожи.

 — Я буду ждать.

 — Не нужно, просто живи.

 — Это означает, что ты уже все решила? — Дубровин обернулся и пристально посмотрел Даше в глаза. — Так скажи честно.

 — Я должна побыть одна, без тебя, — уклончиво ответила Даша. — Хочу понять, что буду чувствовать.

 — Передай привет Ирине, — сказал Дубровин и потянулся к сигарете.

 — Обязательно, — Даша взяла сумку и направилась в прихожую. Она хотела надеть шубу, увидев за окном белое снежное покрывало, но в последний момент передумала. Провела ладонью по мягкому меху норки, искрящейся от падающего солнечного света. Потом сняла с вешалки дубленку, накинула на голову капюшон.