Я сразу смекнул, что это пришелец. Выглядел он, в общем-то, похожим на человека, но за людьми роботы по пятам не таскаются.

Будь я трезв как стеклышко, у меня, может, глаза слегка и полезли бы на лоб: с чего бы пришельцу взяться у меня на дорожке,— и я бы хоть чуточку усомнился в том, что вижу. Но трезв я не был, вернее, был уже не вполне трезв.

Так что я ответил пришельцу: «Добрый вечер»,— и предложил присесть. А он ответил: «Спасибо»,— и сел.

— Ты тоже садись,— обратился я к роботу и подвинулся, чтоб ему хватило места.

— Пусть стоит,— ответил пришелец.— Он не умеет сидеть. Это просто машина.

Робот лязгнул на него шестеренкой, а больше ничего не сказал.

— Глотни,— предложил я, приподнимая бутылку, но пришелец только головой помотал.

— Не смею,— ответил он,— Метаболизм не позволяет.

Это как раз из тех хитроумных слов, с какими я немного знаком. Когда работаешь в лечебнице у доктора Абеля, поневоле поднахватаешься медицинской тарабарщины.

— Какая жалость! — воскликнул я,— Не возражаешь, если я хлебну?

— Нисколько,— сказал пришелец.

Ну я и хлебнул от души. Видно, чувствовал, что выпить надо позарез. Потом я поставил бутылку, вытер губы и спросил, нет ли чего другого, чем можно бы его угостить. А то с моей стороны ужасно негостеприимно было сидеть и лакать виски, а ему даже и не предлагать.

— Вы можете рассказать мне про этот город,— ответил пришелец.— Кажется, его имя Милвилл?

— Милвилл, это точно. А что тебе надо про него знать?

— Всевозможные грустные истории,— сказал робот. Он наконец решил заговорить.

— Робот не ошибается,— подтвердил пришелец, устраиваясь поудобнее в позе, явно выражающей предвкушение,— Поведайте мне обо всех здешних бедах и несчастьях.

— А с чего начать? — поинтересовался я.

— Хотя бы с себя.

— С меня? У меня никогда не было никаких несчастий. Всю неделю я подметаю в лечебнице, а по субботам надираюсь в дым. За воскресенье мне надо протрезветь, чтобы с понедельника начать подметать снова. Поверь мне, мистер,— втолковывал я ему,— нет у меня несчастий. Сижу я на своем месте крепко. Свожу концы с концами...

— Но, вероятно, есть и другие...

— Что есть, то есть. Ты за всю жизнь не слышал столько жалоб, сколько нынче развелось в Милвилле. Тут у всех, кроме меня, целая прорва всяких бед. Еще куда бы ни шло, если б они не трепались про эти беды направо и налево...

— Вот и расскажите мне,— перебил он.

Пришлось хлебнуть еще разок и рассказать ему про вдову Фрай, что живет чуть дальше по улице. Я сказал, что вся ее жизнь была сплошной мукой: муж сбежал от нее, когда сынишке исполнилось три годика и она брала стирку, а потом, когда сыну исполнилось тринадцать или четырнадцать, не больше, он угнал машину, и его отправили на два года в исправительную колонию в Глен-Лейк.

— И это все? — спросил пришелец.

— В общих чертах все,— ответил я.— Но я, конечно, упустил многие цветистые и мрачные подробности из тех, до которых так охоча вдова. Послушал бы ты, как она сама об этом рассказывает...

— А вы можете это устроить?

— Что устроить?

— Чтоб она сама мне обо всем рассказала.

— Обещать не могу,— заявил я честно.— Вдова обо мне невысокого мнения. Она со мной и говорить не захочет.