– Это – для созерцания, – доложил серебристый. – Согласно контракту.

Дмитрий Олегович сразу догадался, что на цветах здешняя команда здорово сэкономила и вместо роз или хотя бы гвоздик насовала в вазы какие-то копеечные растения, сорванные на ближайшем пустыре. Впрочем, в его положении глупо было скандалить; он ограничился только просьбой убрать из крайней вазы пару совсем уж завядших цветов.

– Убрать? – с сомнением переспросил серебристый и полез в свою записную книжку. – Но…

– Делай, что говорят! – прошипел из-за спины Курочкина наодеколоненный господин, который пахнул, как сто букетов, вместе взятых, и, видимо, поэтому имел право отдавать приказы.

Серебристый послушно щелкнул пальцами. Ближайший гоблин из охраны приблизился к вазе и здоровенными пальцами начал прореживать букет. Курочкин заметил, что гоблин, помимо чахлых, попутно выдернул еще и нормальный цветок, и в результате этого оставшийся букет стал выглядеть совсем уж по-сиротски. «Ладно, – подумал Дмитрий Олегович, – для созерцания сойдет и так. Тем более японцев среди нас нет»…

– А вот это – соловьи, – сообщил серебристый хек и выкатил на середину комнаты здоровенную клетку, накрытую темной тряпкой. – Две штуки, согласно контракту. Для успокоения нервов… Чтоб рука не дрогнула, – прибавил он, вежливо хихикнув.

Как только тряпка была снята, неподалеку от клетки сразу же нарисовался рыжий котяра и принялся с живейшим интересом разглядывать пленных пташек. Интерес был не гастрономический, а скорее спортивный: два нахохлившихся серых комочка едва ли выигрывали сравнение с калорийным кошачьим кормом американского производства.

– Пойте! – скомандовал серебристый и побарабанил по прутьям. – Ну, давайте, сволочи, чирикайте…

Соловьиная пара явно вознамерилась устроить забастовку. Птицам было все равно, успокоятся нервы у киллера Сорок Восьмого или нет, дрогнет его рука или не дрогнет. Природа, посаженная за решетку, отважно безмолвствовала.

Дмитрий Олегович почувствовал себя крайне неловко.

– Раз не поют пока, так и бог с ними, – примирительно сказал он. – Может, они сегодня не в голосе… Я пока посозерцаю… – С этими словами он уставился на чахлые букетики, которые почему-то настраивали его теперь на самые печальные японские размышления. О жертвах Хиросимы, например.

– Сейчас они у меня будут в голосе, – мрачно пообещал серебристый. – Привыкли, халтурщики, только под фанеру петь…

Когда Курочкин оторвался от созерцания десятка дохлых букетиков и бросил взгляд на клетку, серебристый хек-экскурсовод уже настраивал портативный магнитофон. Еще несколько секунд – и из портативных динамиков полились нежные птичьи рулады. Понукаемые тихой руганью серебристого и сильными ударами по прутьям клетки, соловьи смирились. Петь они не начали, но, по крайней мере, стали время от времени разевать свои клювики под звуки фонограммы. Если сильно не присматриваться, могло показаться, будто соловьи, наконец, засвистели сами. Вид у соловьев-эстрадников был самый жалкий и подавленный.

– Хорошо, хорошо, достаточно, – поспешил закруглить концерт Дмитрий Олегович. – Рука не дрогнет, честное слово.

Серебристый моментально прекратил барабанить по клетке и вырубил магнитофон. Соловьи, словно неопытные вокалисты, еще несколько секунд пооткрывали свои клювики вхолостую, а затем догадались, что концерт окончен.