|
Один из них, темноглазый, с черной бородкой, похожий на иностранца, выпрямился и сказал другому врачу: — В жизни не видел ничего подобного. Вся задняя часть черепа. Губы у неё были горячие и сухие. Горло сжимали мучительные спазмы. Но почему она не плачет? Она должна заплакать, она знала, что так нужно. Вот Лотти стоит по другою сторону узкой койки (это была новая картина её дурного сна) и плачет. Кто-то что-то говорил о коматозном состоянии, о смертельном исходе. Это говорил не тот доктор, с черной бородой, а другой. Но не все ли равно кто? А который теперь час? Словно в ответ на её немой вопрос за окнами забелел тусклый свет зари. — Сегодня должна была состояться наша свадьба, — сказала она Лотти. — Молчи! Молчи! — всхлипнула сестра Джо и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд. Итак, всему конец: и коврикам, и мебели, и уютному гнездышку; конец свиданиям и прогулкам под звездным небом, счастью любить и быть любимой. Какое чудовище эта Игра, которой она не могла понять! Она с ужасом думала о её власти над душами мужчин, о её злых шутках и предательстве, о непостижимом соблазне, который таится в этой опасной, жестокой и буйной Игре. Из-за неё так жалок удел женщины: она не может заполнить всю жизнь мужчины, для него она только забава, мимолетное развлечение; женщине он дарит свою ласку и нежные заботы, сердечные порывы и минуты счастья, но свои дни и ночи, все устремления, работу ума и работу мышц, самые упорные усилия и самый напряженный труд, всю свою жизненную силу он отдает желанной Игре. Силверстайн помог ей встать. Она не сопротивлялась. Сон все ещё сковывал её. Старик взял её под руку и повел к двери. — Что же ты не поцелуешь его? — вскрикнула Лотти, а в её темных скорбных глазах вспыхнул гневный укор. Дженевьева покорно склонилась над бездыханным телом и прижала губы к ещё теплым губам Джо. Дверь отворилась перед ней, и она прошла в другую комнату. Там стояла миссис Силверстайн и смотрела на неё сердитым взглядом; когда она увидела, что Дженевьева в мужском платье, в глазах её вспыхнули мстительные огоньки. Силверстайн умоляюще глядел на грозную супругу, но она дала волю своему негодованию: — Ну, что я тебе говорила? Что? Так нет же, захотелось ей боксера! Вот теперь тебя пропишут во всех газетах! Застали на ринге в мужском платье! Ах ты, бесстыдница! Ах ты, дрянь ты этакая! Ах ты... Но голос у неё сорвался, слезы полились из глаз, и, протянув толстые руки, неуклюжая, смешная, вся светясь материнской святой любовью, она подошла к безмолвной Дженевьеве и прижала её к груди. Прерывисто, невнятно шептала она какие-то ласковые слова, тихонько раскачиваясь взад и вперед, поглаживая плечо девушки своей большой тяжелой рукой. |
