Надо будет поговорить с Фейрандом: совсем прохода от его ребят не стало, наглеют на глазах. А помнится, до первого похода, когда им с налету удалось взять и разрушить Латрен, были тише воды, ниже травы. Еще бы — остальные кланы считали их изгоями, с которыми уважающий себя степняк и кизяком-то не поделится. А теперь, смотри ж ты, Всадники Эркрота. Дескать, сам бог любуется с небес их подвигами.

Когда в те годы Фейранд пригласил Азнивьера к себе в ставку, чародей удивился. Впрочем, мало сказать удивился — он был поражен. Степняки традиционно старались держаться от магии подальше. Любой глава клана, услышав про колдовство, презрительно сплюнул бы в пыль. А теперь… Впрочем, где теперь те настоящие главы кланов?

— Стой где стоишь, чужак. Назови свое имя.

Да чтоб им Айригаль подавился! Этот воин, Орроба ему в бок, с утра до вечера торчит у шатра Вождя. По двадцать раз на дню его видит, бестия, а все: имя, имя! И не придерешься: как Вождь повелел, так и действует. Попробовал бы он так какого-нибудь сотника остановить… А раз чародей, чего ж не покуражиться.

Терпеть колдовство здесь со временем научились, но вот любить… Впрочем, он и сам не испытывал особой симпатии к низкорослым степнякам, вечно пахнущим своим и лошадиным потом. Однако Круг считал, что упускать такую возможность было бы попросту глупо.

Солнце слепило глаза, но воин не торопился. Он долго рассматривал чародея, словно появление колдуна в ставке Вождя лишило его дара речи.

Маг ждал. Убедившись, что вывести его из себя не удастся, степняк лениво скрылся за пологом. И вовремя: Азнивьер чувствовал, что еще немного, и он испепелил бы наглеца на месте. А потом посмотрел бы, хватит ли у Фейранда духа по-прежнему утверждать, что обиду, нанесенную любому из его Всадников, он рассматривает как личное оскорбление.

— Входи, колдун!

Азнивьер с облегчением окунулся в вязкую прохладу шатра.

Предки Фейранда немало удивились бы, окажись они в гостях у своего преемника. Традиционные войлочные подстилки уступили место тяжелому и не слишком практичному антронскому ковру. На шесте вместо парба — вместилища душ ушедших, напоминавшего Азнивьеру ласточкино гнездо, старательно вылепленное гоблином из неподатливой глины, — появился рыцарский щит с неведомым доселе гербом: кентавр на голубом поле, обрамленном тускло-желтой, как степное солнце, лентой.

Увидев его в первый раз, чародей вынужден был приложить изрядные усилия, чтобы не расхохотаться: согласно староимперской геральдике, кентавр полагался рыцарю, чьих родителей король отказывался принять при дворе, а желтая лента — бастарду.

— Приветствую тебя, Фейранд! — Хорошо еще, что он сохранил привилегию обращаться к Вождю по имени. Другие во время аудиенций обязаны были именовать его не иначе как «Сын Эркрота». Ну да, точно как дитя малое…

И терпит ведь бог подобную наглость! Хотя каков папаша…

Второе и последнее послабление «этикета» (если у кого-нибудь повернется язык назвать этим словом заведенные в ставке порядки), которого чародею удалось добиться, заключалось в дозволении не опускаться на одно колено всякий раз, как он видел Вождя. Одни боги знают, где Фейранд почерпнул этот старомодный обычай!

Скорей бы уж очередной поход: на время военной кампании соблюдение этикета считалось необязательным.

— Ты хотел меня видеть, маг?

То ли сегодня Азнивьер, устав от бесконечной жары, все воспринимал излишне обостренно, то ли в голосе Вождя действительно промелькнула нотка презрения.

Чародей хмуро взглянул на повелителя Всадников Эркрота. Плоский, точно вбитый кулаком нос, редкие темно-серые волосы, какие не часто встретишь за пределами степи, картофелина подбородка надменно выпячена вперед.