Марина Юденич. Игры марионеток
Старик и женщина. Год 2001
Старик приходил завтракать на террасу отеля каждое утро, неизменно в четверть десятого, и ни минутой позже. Надо полагать, он был педантичен во всем. Служащие показывали его новым постояльцам, как некую достопримечательность отеля и города – маленького нормандского городка на прохладном побережье Атлантики. На протяжении многих лет он приезжал сюда ранней весной. В марте. Пятнадцатого числа. Всегда — пятнадцатого. И непременно — последним поездом из Парижа. Гораздо забавнее было то, что никакой другой информацией о старике в отеле не располагали. Говорили, что он ученый, возможно — профессор, возможно даже академик, но доподлинно этого не мог утверждать никто. Неизвестно было, в какой области работает постоялец. Есть ли у него семья. Живет ли он в Париже, и вообще — во Франции. Сказать, что он был неразговорчив, значит — не сказать ничего. Дней и месяцев, которые старик провел под крышей отеля, наверняка набежало уже на несколько лет, а быть может — и целое десятилетие, слова же, которые за это время он соблаговолил произнести, исчислялись сотней— другой. Не более. Только самые необходимые, и те — скупо, по одному, в классическом телеграфном стиле, сдобренном малой толикой вежливости. «Кофе, пожалуйста» «Мой шезлонг. Благодарю» «Такси к девяти утра» Никаких посторонних замечаний, и уж тем более рассуждений или шуток. Ни слова о погоде и самочувствии. Если случалось кому, по рассеянности или неведению обратиться к старику с праздным, дежурным вопросом, ответом было молчание. Невозмутимое, безразличное молчание человека, душа которого пребывает на изрядном расстоянии от того места, где находится тело. Словом, рассказать о нем было практически нечего, но причина заключалась не только в том, что старик упорно не желал ни с кем общаться. Слова порой бывают не столь уж важны, порой — могут даже исказить представление о том, кто их произносит. Но многое может рассказать внешность. Однако и в этом смысле, загадочный старик был практически неуязвим. Единственное заключение, к которому немедленно приходил каждый, увидев его даже мельком, было исчерпывающим и кратким: старый человек. Очень старый. Более — ничего. Годы сыграли со стариком презабавную шутку, напрочь лишив его внешность каких-либо индивидуальных признаков. Старость с мастерством подлинного живописца растушевала отличительные черты. Непонятно — блондином он был или брюнетом до того, как волосы поредели, стали похожими на пух и приобрели серебристо— серый оттенок. Какими были его губы, прежде чем побледнеть — в синеву, истончится, и запасть, отчего казалось, что старик постоянно их поджимает? Был он прежде смуглым или бледнолицым? Кожа напоминала древний, сухой пергамент, казалась неживой, желтовато — серой, и тонкой до прозрачности. На ней отчетливо проступали коричневые пигментные пятна, похожие на гигантские веснушки, странной, причудливой формы. Наблюдая за ним однажды, молодая женщина, красивая, одинокая и, наверное, от того — грустная, неожиданно подумала, что известная схожесть стариков и младенцев заключается еще и в этом — внешность их лишена индивидуальности. Все крохи, как правило, на одно лицо: нос-кнопка, глаза-горошины, на голове — легкий пушок неопределенного цвета. Глубокие старцы тоже похожи друг на друга: сетка морщин одинаково уродует лица, похоже проваливаются беззубые рты, поредевшие, седые волосы едва прикрывают голову. |
