– Да? – Скрипач задумался. – Хотя ты действительно прав. Не пахло. Там почему то вообще ничем живым почти не пахло.

– Несмотря на толпы. Так вот, крысы, если ты помнишь, опасность способны предвидеть, и если она существует – они уходят. Всей колонией. И что может значить то, что тут их запах есть, как ты думаешь?

– Что это место безопасно? – удивленно произнес Скрипач. – Так… это значит, что другие…

– Ну да. – Ит кивнул. – Кажется, мы угодили на корабль, который тонет.

– И мне тут все меньше и меньше нравится, – подтвердил Скрипач.

Сейчас они сидели в углу зала, неподалеку от сцены подиума. Рыжий притащил две чашки какого то непонятного чая, потом снова ушел и вернулся с горстью конфет монпансье, которые они, переглянувшись, отправили в чай вместо отсутствующего сахара. Народу в зале было порядочно, в уголке кто то играл на варгане, из другого угла слышался девичий смех и гитарное треньканье. Сидела в зале в основном молодежь, лет от шестнадцати и до двадцати пяти максимум.

Ит и Скрипач украдкой оглядывались. Довольно интересное место, надо признать. По стенам – разномастные картины, наброски. Из под потолка свисают обрывки цепей, а сам потолок оклеен местами серебристой бумагой. Над входной дверью, кажется, икона, вот только потемнела она настолько, что не разобрать, чей лик на ней.

А на сцене…

Мы говорим на разных языках.

Вокруг мы видим разные картины.

Что отражается в твоих глазах?

Крутые тачки, модные витрины,

Неона свет столичных авеню,

Как призрак жизни яркой и блестящей.

А я реальность вижу в стиле ню,

Как этот пес, бездомный и смердящий.

Как бабушка с протянутой рукой,

Которой горько и безмерно стыдно

За стерву жизнь. За всех. За нас с тобой.

За тех, кому с вершины слез не видно.

Мы говорим на разных языках.

Мне жаль. Но эту данность не изменишь.

Ты хоть во сне витаешь в облаках?

Смеешься звездам? Слепо в чудо веришь?

Считаешь, что отдать важней, чем взять?

Увы… Но не испытывай сомнений.

Нет, я не псих. Мне просто тошно лгать.

Прощай. Мы люди разных измерений.

(Стихотворение Ирины Лукониной)

Они оба, не сговариваясь, обернулись на голос.

На сцене сейчас стоял стул, а на стуле сидела девушка. Невысокая, сгорбленная, худая, как щепка. Волосы забраны в хвостик, мешковатый свитер, который ей велик на пару размеров, висит на худеньких плечах, как на вешалке. Она просто сидела на стуле и просто читала стихи, от которых и Скрипача и Ита мороз пробрал по коже.

Зал не обращал на нее внимания. Впрочем, и она на зал – тоже. Она смотрела куда то в угол, в самый темный угол, словно в зале в тот момент не было никого, и вообще в этом мире не было никого, и если она с кем и говорила в тот момент, так это с собственной тенью в этом углу.

Дочитав, она пару минут посидела, все так же отрешенно, затем встала. Как то странно встала, неловко. И осталась стоять.

Раздались жидкие хлопки – оказывается, ее все таки кто то заметил.

– Молодец, Ветка! – похвалил какой то парень. – А про что стихи то были? Про природу?

– Ага. – Она, нисколько не смутившись и не обидевшись, покладисто кивнула. – Про природу, Петь. Про облака.

– Ну, круто, – одобрил парень. – Дайте гитарку, люди!

– «Ключ» давай! – потребовал кто то.