В фильмах мучительные для главных героев моменты нарезают короткими кадрами, накладывают грустную музыку, чтобы зритель проникся драмой, но не успел заскучать. К сожаленью, реальность — не кино, ее невозможно смонтировать. Каждый проклятый день, каждую бесконечную минуту после ведьмовства мне приходилось переживать с болезненной занозой, сидевшей в сердце. Однако я сознательно пошла на разрыв, потому что это было правильно, потому что хотела остановить вражду между братьями. Разве поступать правильно — это плохо?

— Саша, вернись. — В глубоком баритоне Филиппа прозвучали незнакомые умоляющие нотки. — Не знаю, что еще добавить.

— С признаниями у тебя явная беда, — отозвалась я, путаясь в метавшихся мыслях.

Ведьмак изменился в лице и побледнел еще сильнее. Вот уж не думала, что загорелый человек может так побледнеть!

— Честное слово, лучше бы ты сказала «спасибо»!

Растерянно оглядевшись, точно удивлялся, каким волшебным образом очутился в тесной прихожей, он направился к двери. Во мне что-то сломалось: угасла решимость, растворилась непреклонность.

— Подожди! — дрогнувшим голосом остановила его я. — Назови хотя бы одну по-настоящему стоящую причину, почему мы должны быть вместе.

Уже схватившись за дверную ручку, ведьмак помедлил. Острый, пронизывающий до костей взгляд пугал. Я не отвела глаз. Не в этот раз.

— Какую причину ты хочешь услышать, Саша? — тихо уточнил Филипп.

— Понятия не имею. — Я пожала плечами. — Это же твое признание.

— Я люблю тебя. Это стоящая причина?

Внутри появилась странная легкость. Наверное, если бы я подпрыгнула, то обязательно воспарила над полом, как воздушный шарик. Собственные слова прозвучали как будто со стороны:

— Самая стоящая…

Заключение

В коридоре общежития было людно. Ученицы закрытого английского пансионата торопились успеть на занятия до звонка. Непунктуальность считалась дурным тоном, а за дурной тон в школе строго наказывали: заставляли мыть полы в столовой или же отправляли в прачечную помогать смотрительнице.

Темноволосая Мари, одетая в школьную форму, распахнула дверь в одну из спален. Обстановка в комнате царила спартанская: казенная мебель, плакат известного английского певца на стене (послабление перед школьными правилами), идеальный порядок.

Из окна пятого этажа был отлично виден школьный двор, выложенный потемневшими от сырости плитками, а за высокой каменной стеной расстилались изумрудные холмы. Небо, как всегда, хмурилось, собираясь посыпать окрестности дождем. Даже не дождем, а мелкой пудрой, прозрачными бусинками оседавшей на волосах и одежде.

За столом, перед раскрытым лэптопом, сидела девочка и что-то быстро печатала. По экрану бежали узкие строчки, незнакомые русские буквы выстраивались в слова.

— Снежа, мы уже опаздываем! — позвала Мари и подтянула съехавший с колена полосатый чулок.

— Не важно, — отозвалась девочка. В ее речи слышался резковатый славянский акцент, обычно оскорблявший слух добропорядочных британцев. — Сейчас письмо допишу и пойдем.

— Уже десятое, — заметила англичанка и мечтательно вздохнула: — Жаль, что ему нельзя отвечать. Так и представляю, чтобы он тебе написал!

— Я бы никогда не стала тебе переводить его письма! — с раздражением фыркнула Снежа.

Безответные послания своему парню, живущему в далекой и непонятной России, она писала каждую неделю. Филипп был гораздо старше возлюбленной, к тому же приходился ей сводным братом (конечно, ничего криминального или мерзкого — парня усыновил дядька Снежаны).