* * *

Польская граница, 1750 год.

Проклятый дождь лил, не переставая, третьи сутки подряд.

Крохотный шинок, притулившийся на обочине дороги, вившейся вдоль опушки, превратился в маленький островок, окруженный непролазной грязью.

Земля теперь была не земля, а топкое болото, окружившее шинок со всех сторон, оставив нетронутыми лишь подходы со стороны громадного черного леса. Едва заметно просматривалась колея на дороге, да глубокие следы лошадиных копыт.

— Зарядило тебя, нелегкая, — бормотала себе под нос старая шинкарка, восседая за широкой деревянной стойкой и протирая глиняные кружки грязной тряпицей. — Как жить‑то? Кто сюда приедет по такой‑то погоде?

Внутри питейного заведения темно: хозяйка экономила на свечах, а потому палила лучину. Вот и сейчас единый слабый огонек березовой щепочки, погруженной в постное масло, освещал убогое помещение. Провалившийся деревянный пол, грубые деревянные лавки, не скобленые деревянные столы… В углу — большие плетеные бутыли, содержимое которых не вызывало сомнения. И еще — деревянная лестница, уходившая под потолок: то ли на чердак, то ли на второй этаж.

Пожилая шинкарка закончила протирать последнюю кружку. Огляделась, достала из кармана кожаный кошелечек и вытряхнула деньги на стойку. В темноте раздался звон мелких монет, сопровождаемый горестным вздохом шинкарки. Едва она успела сбросить обратно в кошелечек свое жалкое богатство, как за дверью раздался грохот. Кто‑то споткнулся о стоявшую в сенях бочку с водой и громко выругался.

Еще через мгновение в шинок ввалились двое: грязные, усталые, мокрые, перевязанные тряпками, сквозь которые проступила кровь. Шинкарка обмерла, прижав к себе кошелечек.

— Здорова будешь, хозяйка, — приветствовал шинкарку мужик со здоровенным бельмом на глазу.

Оглянувшись по сторонам в поисках образов и не найдя их, он перекрестился на бутыль в углу и недовольно бросил:

— Что смотришь, как коза не доенная? А ну, живо, тащи водки, да еды какой собери то ж! Не видишь, с ног валимся…

Путники устало опустились на лавки и тяжело облокотились руками о грязный стол. От них шел сырой запах ночного леса.

Шинкарка не заставила упрашивать себя дважды, почуяв, что в накладе не останется. Тут же на столе появились кружки, миски с солеными огурцами, квашеной капустой и хрустящими рыжиками. На отдельном блюде был принесен изрядный шмат сала, и еще — большие куски волокнистой жесткой говядины. Из оплетенной бутыли шинкарка плеснула водки в высокий кувшин, прошаркала к столу и, не спрашивая, наполнила кружки до краев.

Двое вцепились потрескавшимися губами в кружки, выпили до дна и крякнули от удовольствия так, что едва лучина не погасла. И тут же вгрызлись в мясо, зачавкали капустой, захрустели огурцами да рыжиками.

Шинкарка стояла рядом, выжидая.

А что, хозяйка, — поинтересовался второй, с отвратительным рваным шрамом, тянувшимся через весь лоб, и острыми злыми глазками, — есть ли у тебя в кабаке, где переночевать?

Шинкарка замялась и промолчала.

Двое переглянулись, не отрываясь от еды.

Как же так, — деланно удивился мужик с бельмом, — шинок держишь, а гостям спать негде?

Я для гостей добрая! — отрезала шинкарка. — Только гости теперь разные пошли. Все более беглые: от бар да с каторги… Вот вы, добрые люди, откуда, к примеру, будете?

Мы‑то? — человек со шрамом улыбнулся. — Мы, значит, из славного села Залуцкое, что под Ярославлем. А ты лучше скажи нам, есть ли у тебя сейчас постояльцы?

Есть, да не про вашу честь! — отрезала она. — Коль задумали грабить — так не получится. Двое господ, да каждый — со слугою. И все — при агромадных пистолях. И они уезжать собираются, приказали слугам лошадей заложить. Вы платить‑то будете, али как?

Вовремя, значит, мы прибыли, — хмыкнул мужик с бельмом.