— Нужно его спасти! — провозгласила Прасковья Львовна, делая энергичный жест. — Мы были так несправедливы… да! Я первая сознаюсь в этом… Помните, Володина, как Сажин через Пружинкина посылал деньги в школу, а мы возвратили их ему?

Анна Ивановна была рада, когда ее друзья наконец ушли. Ей необходимо было остаться одной, чтобы сообразить что-то, одуматься. Она запомнила, как Пружинкин глотал слезы и что-то хотел ей сказать в передней, но только махнул рукой и выбежал в двери. Какой хороший старик этот Пружинкин и как беззаветно он любит Павла Васильевича… Какое-то неиспытанное чувство овладело душой, и Анна Ивановна никак не могла успокоиться. Она выпила два стакана холодной воды, хотела дочитать начатую книгу, но строчки прыгали и печатные страницы застилались туманом. «Павел Васильевич умирают-с!» — неотступно стучала в голове Анны Ивановны одна и та же фраза, заставляя ее вздрагивать. Он умирает беспомощный, одинокий, оставленный всеми и забытый.

За вечерним чаем Марфа Петровна несколько раз взглядывала на дочь своим быстрым, проницательным взглядом и беззвучно жевала сухими губами. Анна Ивановна два раза роняла чайную ложку, опрокинула на стол свою чашку и вообще имела самый беспокойный вид. Она была рада, что муж рассказывал все время Марфе Петровне о каком-то скандале в клубе, а сама думала: где теперь доктор Глюкозов? Может быть, он уехал по больным, и Сажин попрежнему остается на попечении одного Чалки.

— Ты, кажется, сегодня не совсем здорова? — осведомился Куткевич, когда Анна Ивановна два раза ответила ему невпопад.

— Да… У меня голова болит.

Когда Анна Ивановна торопливо вышла из столовой, Марфа Петровна проводила ее прищуренными глазами и строго покачала головой, но Куткевич ничего не желал замечать и благодушествовал, развалившись в кресле.

Муж всегда говорил Анне Ивановне «ты», но сейчас это маленькое слово обидно резнуло ее по уху. «Ты, кажется, сегодня не совсем здорова?» А кому какое дело до ее здоровья, до всего, что касалось ее? Она ждала только момента, когда останется одна, совсем одна; ведь это великое счастье — быть одной. В восемь часов Куткевич уезжал в клуб, и Анна Ивановна с каким-то страхом думала о том, как он непременно отыщет ее, чтобы поцеловать в лоб, как всегда делал при выходе из дому. Из бывшей своей комнаты она посмотрела через голый сад на сажинский дом: в кабинете Сажина светился слабый огонек… Как давно не смотрела она в эту сторону, и как больно отозвались в душе эти две светлые точки, глядевшие на нее. Спускались серые сумерки, и мокрыми хлопьями падал последний снег. Верхушки берез были затканы вороньими гнездами. Где-то далеко прозвонил запоздалый колокол, оставивший в воздухе долгий, умирающий звук. Послышавшиеся осторожные шаги заставили Анну Ивановну вздрогнуть — это шел муж прощаться.

— Я вернусь, Annette, около часа! — говорил он, шаркая ногами.

Последовал обычный супружеский поцелуй, как печать на казенной бумаге, и Анна Ивановна вздохнула свободно… Что же дальше?.. Да, где теперь доктор Глюкозов, и отчего Прасковья Львовна не едет сообщить, как все устроилось? В душе Анны Ивановны защемило такое нежное и хорошее чувство к больному, но потом она вдруг вся похолодела от нахлынувших воспоминаний… Вот он из этого сада так постыдно бежал тогда от генеральши… Он погубил ее жизнь, как и свою… Припав мокрым от слез лицом к самому стеклу, Анна Ивановна опять смотрела в потемневший сад, на двигавшуюся сетку падавшего снега, на потонувшие вдали две светлые точки. Ведь так же темно и в жизни, и так же из неведомой глубины манят к себе блуждающие огоньки…

XXII

На старинных часах с кукушкой пробило девять часов. Прасковьи Львовны все не было!

— Ты куда это собралась, на ночь глядя? — окликнула Марфа Петровна, настигнув Анну Ивановну в передней, когда она надевала пальто.