|
К вечеру узнал и фамилию: Быков. Но мне даже в голову не пришло, что он имеет отношение к тому человеку, чьими стихами я зачитывался. Потому что тот Быков в моем представлении должен был быть субтильным, интеллигентным юношей, у которого в глазах вся мировая скорбь. Внезапно ранним утром выяснилось, что он поэт. Я говорю: «Вы поэт?» — «Да!» — «Дима Быков?» — «Ну, да!» — «Это вы написали такие строки», — и читаю его стихи по памяти, я их много знаю. Он говорит: «Я написал, я». Я говорю: «Ну, не может быть!» Он: «Почему?» «Я не таким вас себя представлял!»
— Это какой был год? — Лет семь назад. Меня действительно очень все это поразило. Мне казалось, что это должен быть другой человек. А потом посмотрел на него и понял: все его поведение, в чем-то даже вызывающее, — это его броня. Он — в скафандре. — А у тебя есть скафандр? — Конечно. Я: «веселый, толстый, шумный, добрый». А внутри я маленький, сухой, злой и псих полнейший. (Смеется. — З.П.) — И ты вообще стихи любишь, не только Быкова? — Ну, конечно! Есенина, да не будет это тривиальным ответом. Евтушенко раннего люблю. — Знаешь, я с самого начала разговора с некоторым тайным удовольствием тебя слушаю: ты очень искренне и очень подробно хвалишь своих коллег: и молодых, и совсем уже маститых. Не самая частая черта среди писателей! Может, где-то в анаграмме «Троя», о которой ты поминал, притаилось еще и «отсутствие зависти»? — Литература — большое поле, где каждому есть место. Какой смысл завидовать! Каждый уникален. — Ты можешь дать какие-то советы писателям вообще и писателям-фантастам в частности? Вот смотрят они на тебя с затаенным восторгом и думают: «Блин, мне бы вот так». Ты чего им скажешь? «Ребята, мол… » — Ребята, идите работать на завод, рабочая профессия очень востребована, и шансов преуспеть у тебя гораздо больше, если ты вытачиваешь гайки, чем если ты пишешь книжки. (Смеется. — З.П.) — Они же обидятся. Они скажут: «А сам ты работал на заводе?» — Мне просто повезло. Но это не повод думать, что у каждого получится быть в шоколаде. — Тебе сколько лет было, когда у тебя что-то стало получаться? — Я пишу где-то с восемнадцати лет. То есть я просто в какой-то момент сел и начал писать. И мне это очень нравилось. Потом где-то в двадцать с небольшим я понял, что писательство приносит доход, что это можно сделать профессией. — Это был какой год? — Восемьдесят девятый, когда я начал много публиковаться. А в начале девяностых я вдруг подумал: а почему бы не работать писателем? Меня, конечно, все отговаривали, родные, друзья, говорили: «Что ты, сумасшедший, что ли? Лучше оставайся врачом, а для души немножко пиши». — Ну да, у тебя ведь медицинское образование… — Да, я психиатр. Все почему-то улыбаются, и даже несколько нервно улыбаются, когда я говорю, что я психиатр, все сразу начинают бояться… ну да, карательная психиатрия — это страшная вещь. На самом деле реально шансов на то, что ты начинаешь писать и у тебя получится, — очень мало. Скорей всего, даже если получится, ты станешь одним из тысячи человек, которые публикуются. Это рулетка. — Все-таки рулетка? А наш разговор начался с расшифровки анаграммы «Троя». — «Троя» — это необходимое условие, а дальше включается рулетка. . . .Когда я был совсем маленьким писателем, мне было двадцать лет, у меня был знакомый товарищ, на десять лет старше меня, он тоже обожал фантастику и все время пытался научиться писать. |
