—   Мне кажется, Николай Иванович, вы не­сколько недооцениваете остроты момента. Какие уж тут игры, какая тактика?

—  Значит, действительно можно будет его...

—   Признаться, не совсем понимаю, кого вы имеете в виду... — широко раскрыв глаза и сделав удивленное лицо, сказал Турецкий. — Вы знаете, за время работы здесь мы нарыли столько любопытно­го и неожиданного, что я, честно говоря, просто искренне изумляюсь безграничной выдержке и тер­пению нашего народа.

—   Но... господин Турецкий... Насколько я помню, прошлый раз мы с вами о чем-то договори­лись и вы обещали...

—   Мы с вами договорились? — опешил Турец­кий. — Я обещал? Простите, но это даже как-то странно звучит. Насколько<style name="a0"> я</style> помню, мы говорили с вами — я, так сказать, законник по званию, а вы — законодатель — о верховенстве закона над всеми суетными интересами частного лица. Так что по­добная постановка вопроса по крайней мере не­уместна. Я должен был сделать обычную свою рабо­ту — найти и изобличить преступников, и мы с моими коллегами уже действительно у цели. Я, по­мнится, говорил вам тогда, что для меня и моих сотрудников нет ни лиц, ни должностей, ни партий­ных пристрастий. Вот и все. К тому же горький опыт меня кое-чему научил, а потому я имею обык­новение отправляться на важные встречи и серьез­ные переговоры с диктофоном в кармане, который служит мне чем-то вроде записной книжки. Вот и сейчас наш разговор слово в слово ложится на ленту. Но это все так... мелочи, антураж. И даже больше скажу: мне кажется, лично для вас сейчас уже совсем неважно, что будет с тем человеком или той группой лиц, которыми мы приехали сюда за­ниматься. Я не политик, я всего лишь юрист, но мне кажется, вас должны были бы сейчас волновать совсем другие вопросы, едва ли не философского порядка. Ну, например, зачем и к чему она, эта самая власть, или она всего лишь кантовская «вещь в себе»? Неужто вся ее сладость, желанность, эта мучительная потребность в ней лишь для того, чтобы как можно большим числом чужих рук и умов исполнять собственные прихоти?

—   Послушайте, господин Турецкий, — перебил Платов, — я, кажется, пригласил вас не для того, чтобы вы тут мне морали читали и философский ликбез разводили.

—   Ну что вы! Ни боже мой! — усмехнулся Турец­кий. — Я разве говорю о вас? Я говорю о собствен­ных недоумениях. Меня действительно удивляют, я бы даже больше сказал — для меня загадочны люди, которые, когда судьба дает им в руки, быть может, высший дар — возможность оказать помощь и сде­лать счастливыми множество других людей, — как будто глохнут и слепнут. Они вдруг будто теряют разум, употребляя массу энергии только на то, чтоб ублажать самих себя, погрязать в непристойной и аморальной роскоши, вместо того чтобы испыты­вать глубочайшее удовлетворение тем, что кто-то благодаря тебе спасен, защищен, одет и обут и про­сто накормлен и мысленно посылает тебе свою бла­годарность.

—  Ну, довольно! — проговорил Платов. — Я вижу, мы не поняли друг друга. Наша встреча за­кончена.

—   Да, согласен, — сказал Турецкий. — Действи­тельно, говорить больше не о чем.

<style name="22">77</style>

Омоновцы схватили и скрутили Дениса Грязнова, когда он вместе с несколькими соратниками, самыми опытными и давними членами организации «Долг», а также с четырьмя неведомо откуда взявшимися и присоединившимися к ним личностями совершенно бандитского вида, отправился на то «серьезное дело», о котором уже не раз глухо упо­миналось в разговорах во время очередных приездов <style name="10pt">в</style> загородный лагерь, где они проводили свои тре­нировки и, как в конце концов понял Денис, гото­вились к каким-то «показательным выступлениям».