Клемешев тепло и ласково взглянул на нее ис­подлобья и, торопливо подхватив сразу несколько блюд и тарелок, понес их в большую комнату, где был накрыт стол. Кинул взгляд на часы:

—  Шесть минут осталось! Ну что, садимся? Про­водим старый год.

Они стояли друг против друга по разные сторо­ны белого праздничного стола. Хлопнула бутылка шампанского. Геннадий наполнил высокие хрус­тальные фужеры.

—   Думаю, не нужны слова, — сказал серьезно. — Понятно, какой год кончается... чем он останется для вас и для меня.

Они молча выпили, и прекрасная, искрящаяся пузырьками влага сразу затуманила ей голову, и она взглянула в глаза отца на большом фотопортрете. Они радовались за нее и приказывали ничего не бояться и жить.

А живые темные глаза Геннадия увлажнились, и она подумала, что ни с одним мужчиной за всю свою жизнь не чувствовала себя так спокойно и душевно комфортно. Только с ним, с папой, с отцом... Словно сама судьба послала ей в утешение на Новый год человеческое существо, призванное хотя бы отчасти возместить то, что было утрачено, и, казалось, — безвозвратно.

—  Все так странно, — произнесла она, прямо глядя ему в глаза. — Я еще ничего не могу понять...

—  И не надо, — убежденно кивнул он, — чаще всего лучше как раз ничего не понимать.

Он поднялся, шагнул от стола и... сделал то, что она боялась и не смела все эти три месяца: щелкнул клавишей включения телевизора. И в то же мгнове­ние в комнату ворвался знакомый гнусавый голос Ельцина, зачитывавшего новогоднее поздравление россиянам.

Словно жизнь и судьба прорвали какой-то ба­рьер и началась новая эпоха. Молчание — кончи­лось. Та жизнь, которой призывал не страшиться взгляд отца на фотографии, началась и вошла в свои права.

Президент, отдавший приказ, что убил ее отца, закончил выступление, пожелав согражданам мира и счастья. Зазвенели куранты...

В горле было так больно, так нестерпимо. Она беспомощно взглянула на Геннадия. Тот смотрел, все понимая, лицо его было строго и казалось ей прекрасным.

Он откупорил вторую бутылку шампанского и сказал:

—  Новый год начнем с новой! И... пусть будет <style name="a0">все...</style>

И вот они чокнулись первый раз, и тонкий хрус­таль зазвенел в такт ударам колоколов на Спасской башне.

—  С Новым годом! — сказал он.

А на большом цветном экране в неудержимо мчащемся метельном вихре блесток и снежинок уже высвечивались на фоне Кремля огромные цифры — 1994.

Геннадий сунул руку за борт пиджака и достал из внутреннего кармана изящную крохотную шка­тулочку.

—  Конечно, — сказал он, — судьба столкнула нас не в самом веселом месте и не в самую радост­ную минуту. На то она и судьба, ей видней. И забыть это не сможем ни вы, ни я. Но чтобы вы помнили не только тот день, пусть останется и это, на память об этой новогодней ночи.

Она с удивлением приняла на ладонь эту бархат­ную коробочку, открыла ее. Там внутри глубоко на темно-красном атласе лежала маленькая брошь в виде большой латинской буквы «К», усыпанная

крохотными бриллиантами, сверкавшими всеми цветами радуги.

—   Спасибо... — выдохнула она, и он положил на ее тонкую кисть свою большую смуглую и тяжелую ладонь.

И от его прикосновения ее словно пробило раз­рядом с головы до ног, словно все эти дни, пока она ждала его звонка, его появления, его голоса и лица, в ней накапливался, аккумулировался, набирая си­лу, этот дотоле незнаемый, несказанный ток.

—   Ну-ну, — сказал он. — Вот это да! Вот это девушка!

Она смотрела на него моляще, беззащитно и безоглядно. Он даже отпрянул на миг, словно испу­гавшись чего-то или не веря себе.