Она грустно улыбнулась:

    – А ты посмотри с позиций имортизма.

    Она выговаривала это слово медленно, тщательно, чуть ли не по слогам, в то время как мы давно сократили себя с имортистов до имортов.

    – При чем здесь имортизм?

    – Разве вы не стараетесь поступать только рационально?

    – Да, – ответил я. – Да…

    – Ну так где логика?

    Я сдвинул плечами.

    – Не знаю. Имортизм на самом деле порождение не логики, а чего-то более правильного… но настолько огромного, что просто не втиснуть в слова. Если по логике, я не должен с тобой встречаться, даже по канонам старой морали не должен… я же вторгаюсь, разбиваю семью и все тому подобное. Но почему я не чувствую себя виноватым?.. Значит, по самому большому счету я прав.

    Она грустно улыбнулась:

    – Говорят, даже Чикатило себя считал глубоко правым.

    – Я не Чикатило, – ответил я серьезно. – Я в самом деле всегда подвергаю каждый свой поступок, даже каждую свою мысль – строжайшей проверке на излом. Ну просто инквизитор! И делаю только то, против чего не протестует тот высший закон, что внутри нас. Мне кажется, это все-таки то, что называется любовью.

    Таня невесело засмеялась:

    – Говорят, что невинную девушку растлевают бесстыдными речами, женщине легкого поведения вроде меня кружат голову почтительной любовью: в обоих случаях – неизведанным плодом.

    – Так отведай, – сказал я почти серьезно. – Я отведал…

    – Ну и как?

    – Горько, – признался я. – Ангелы зовут это небесной отрадой, черти – адской мукой, а люди – любовью. Все-таки такая горечь слаще любой сладости.

    – Говорят, что истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел. И еще, что любовь подобна кори: чем позже приходит, тем опаснее.

    – В любви, – сказал я уклончиво, – всегда есть немного безумия.

    Она засмеялась:

    – Ницше? Но он же сказал, что и в безумии всегда есть немного разума?

    – Он ошибался. И любить, и быть мудрым невозможно.

    Я поднял голову, наши взгляды встретились. Она застыла на миг с раскрытым для колкости ртом, в ее глазах что-то изменилось, лицо дрогнуло, затрепетали веки, она чуть-чуть отвернула голову вправо, потом влево. Если бы чуть чаще, можно бы сказать, что покачала отрицательно, а так… даже не знаю, что это значило.

    – Что случилось? – спросил я тихо.

    – У тебя лицо, – проговорила она, – такое…

    – Да, что с ним…

    – Как в тот, первый день… Нет, не в самый первый, а когда мы снова увиделись. В кафе.

    Она запнулась, я гадал, что она хотела или могла бы сказать, но по телу прошел легкий озноб, инстинкты сказали раньше, точнее, они все знают лучше. Ее лицо стало чистым и открытым, я увидел в нем ее жажду, которую не могут погасить ни муж, ни босс, ни все ее мужчины, с которыми легко общалась на вечеринках, на службе, в транспорте или по дороге на работу.

    В ее глазах я увидел, что она все то же самое увидела в моем лице.