— Нам нужно повернуть это назад и высвободить. Надо вдвоем. — Я надеялся, что мне хватит мощи. Мои руки казались сильными — гладкие, обвитые мускулами. Отчего-то эта гладкость удивляла меня, словно там что-то должно быть, может, старые шрамы. Были ли там когда-нибудь шрамы? Но это прошлое, которое я отпустил. Оно заставило меня отпустить себя. — Нам надо его повернуть.

— Если кто-то и знает, как толкать его, это мы. — Уилл коснулся стали руками. — Это может их спасти?

— Думаю, да. Думаю, это может спасти всех. Всех детей. Даже мертвых. Даже сына Мартена, Гога, Деграна, дочь Макина, выпустить их из людских снов и дать им то, что было для них уготовано.

— По крайней мере, машины Зодчих не выжгут все, что мы знали, с лица Земли.

— Звучит неплохо.

И мы попытались повернуть колесо.

Конечно, не было ни колеса, ни Золотых Ворот, ни холма, ни сухих земель. Всего лишь два брата, пытающихся все исправить.

54

И, надо признать, у меня получилось. В конце концов, мы все еще здесь. Я пишу эти строки и вовсе не похож на ядовитую пыль на бесплодном ветру. И магия, в конце концов соединившая нас, позволившая мне за пределами смерти видеть его глазами, — эта магия закончилась. Вся магия закончилась, лишилась источника, колесо повернулось, старая реальность, из которой мы так долго пытались вырваться, восстановлена.

Я пишу африканскими чернилами, темными, как тайна их изготовления. Моя рука двигается по белой странице, и за ней тянется черный след моих дней. С того дня, когда я потряс снежный шар и понял, что иногда единственно возможное изменение материи приходит извне. С тех пор и до этого дня — дня, разбуженного утренним солнцем над Вьеной, когда голубой Дануб быстро и безмолвно несет свои воды через сердце Неразрушенной Империи.

Маленький Уилл вбегает в комнату. Он теперь часто приходит, хотя мать ему запрещает.

— Йорг! — говорит он, и я появляюсь.

— Да.

— Ты не мой папа. Мартен так говорит.

— Я воспоминание о нем. А люди созданы из воспоминаний, Уилл.

Что еще я могу ему сказать?

— Дядя Райк говорит, что ты призрак.

— Дядя Райк — это кое-что, что падает из-под конского хвоста, — говорю я.

Уилл хихикает. Потом становится серьезным.

— Но ты белый, как призрак. Нана Веннит говорит, что призраки прозрачные, и я вижу…

— Да, мой император. Я призрак. Цифровой призрак, экстраполяция, компиляция. Миллиард уловленных мгновений. Твой отец прожил большую часть своей жизни в здании, построенном тысячу лет назад.

— В Высоком Замке! — Он улыбается. — Я там был.

— В этом здании множество древних глаз и ушей. А в конце жизни он носил особенное кольцо. Он смотрел в него, и оно смотрело на него. Человек… призрак по имени Фекслер хотел понять твоего отца, хотел знать, можно ли доверить ему спасение мира.

— Он хотел знать, достаточно ли тот хороший.

Я теряюсь и прячу улыбку.

— Он хотел знать, тот ли человек Йорг. И он сделал то, что делают машины, когда им нужно ответить на сложный вопрос. Он построил модель. И эта модель — я.

— Жаль, у меня нет настоящего отца.

Уиллу всего шесть. Чувство такта появится позже.

— Мне тоже жаль, Уилл. Я только эхо и чувствую только эхо любви, которую он чувствовал бы к тебе. Но это очень долгое эхо.

Он улыбается, и я знаю, что не вся магия ушла из мира. Та, что жжет, — ушла. Люди больше не будут летать или обманывать смерть. Но более глубокое, древнее и тонкое волшебство осталось.