Император запретил мне эту публикацию.
- Жаль. Я знаю, что значил для тебя Юлиан. Как-то мне довелось его увидеть. Было это незадолго до того, как я стал твоим учеником, тогда мне было что-то около пятнадцати. В тот день, когда он уходил в персидский поход, я стоял в толпе на цоколе Нимфея и видел, как он проезжал мимо. Кажется, люди кричали какие-то грубости…
"Феликс - Юлиан - Август", - пробормотал я, вспомнив, что скандировала злобная толпа.
Да-да. Я был совсем рядом с ним и мог, кажется, дотронуться до гривы его коня. Мать мне сказала, что этого человека я должен ненавидеть, но мне он показался прекраснейшим из смертных. Когда он посмотрел в мою сторону, глаза наши случайно встретились, и он улыбнулся мне, как старому другу. Я тогда подумал: да ведь это святой, почему же его так ненавидят? Потом я, разумеется, понял причину нашей ненависти к нему, но для меня осталось тайной, за что он ненавидел нас.
Я вдруг расплакался. Никогда я еще не чувствовал себя таким униженным и смешным - подумать только, величайший философ своего времени плачет, как дитя, на глазах у бывшего ученика! Но Иоанн был тактичен. Он дождался, пока я успокоился, и больше ни словом не обмолвился об этой старческой слабости. Взяв меня под руку, он довел меня до двери и вдруг, обернувшись, указал на изображение на противоположной стене.
- Новая мозаика, - пояснил он. - Красиво, правда?
Я вывернул голову так, что смог - правда, неотчетливо - рассмотреть что-то похожее на огромную фигуру человека с распростертыми руками.
- Тебе хорошо видно?
- Да, - солгал я. Был полдень, и ярко освещенная мозаика под лучами солнца ослепительно сверкала.
- Это Христос, Вседержитель наш и Спаситель. Особенно прекрасно лицо.
- Да, лицо я вижу, - вяло отозвался я. Мне и в самом деле удалось его рассмотреть: мрачное, жестокое лицо палача.
- Но тебе не нравится?
- Перед моими глазами смерть. Как может она мне нравиться?
- Смерть - это еще не конец.
- Но это конец жизни.
- Только этой жизни…
- Жизни! - яростно набросился я на него. - Вы избрали смерть, все вы!
- Нет, не смерть. Мы выбрали вечную жизнь, воскрешение…
- Расскажи эту сказку малым детям! Вот она, правда: тысячелетиями мы обращали свои взоры к жизни, а теперь вы убеждаете друг друга, что этот мир не для нас. Вы поклоняетесь мертвецу, и глаза ваши обращены в загробный мир. Но только его не существует.
- Мы верим…
- Это единственное, что вам остается, Иоанн Хризостом, больше ничего. Отвернись от этого мира, и пред тобою разверзнется зияющая бездна!
- Мы оба помолчали, а потом Иоанн спросил:
- Неужели ты не придаешь никакого значения нашей победе? Ведь мы победили, ты должен это признать.
Я пожал плечами:
- Золотой век прошел, пройдет и железный век, и все в мире, включая род человеческий. Но теперь, когда появился ваш новый бог, у человека отнята надежда на счастье.
- Навечно?
- Ни одно из творений рук и ума человеческого не вечно, не исключая и Христа, самое страшное из его творений.
Иоанн не ответил. Мы вышли из церкви на улицу, и нас охватило приятное тепло. Люди, которых я не видел, здоровались со мной. Тут подбежал мой сын, я распрощался с Иоанном и сел в носилки. Всю дорогу до Дафны Симон возбужденно рассказывал о своей беседе с наместником. Он надеется преуспеть на государственной службе.
И вот я сижу в кабинете один. Документы Юлиана уже убраны со стола - с этим все кончено. Мир, который Юлиан мечтал возродить и сохранить, исчез… не буду писать: "навсегда", ибо будущее не ведомо никому. А между тем варвары уже у ворот. Но когда они проделают в стене брешь, им не достанется ничего ценного, лишь пустые реликвии былой славы. |