Как и никто другой. Все опасались публично прощаться с высылаемым врагом императорского дома – все, кроме Клавдия.

Близнец на руках у Камиллы расплакался. Да, точно Кезон, как и подумал Луций: он лучше различал детей по плачу, нежели по лицам, и впрямь одинаковым.

Рабы начали переносить ящики в трюм лодки. Луций и Клавдий оказались у них на пути. Друзья отступили на край причала и встали рядом, глядя в воду на свои искаженные отражения.

– Может быть, твоя ссылка и к д-д-добру. Как знать?

– К добру? Покинуть единственный город, какой я знаю, и единственный дом, который у меня был? Мне несказанно горько, почти невыносимо думать, что придется растить сыновей на чужбине.

– Нет, Луций, выслушай меня. Тиберий неуклонно устраняется от дел. Он наделяет все большей и большей властью Сеяна. Положение в Риме может только ухудшиться. Впервые в жизни я стал бояться и за себя. Атмосфера вокруг Тиберия настолько пропитана подозрением, что под удар может п-п-попасть даже самый безобидный малый вроде меня.

– Что будешь делать, Клавдий?

– Я намереваюсь как можно дальше отойти от общественной жизни. Выращивать овощи в з-з-загородном доме. Изу чать с-старину. Напиваться с низменными друзьями. Как толь ко ты отчалишь, я вернусь в т-таверну и еще добавлю. Напьюсь.

Штабель ящиков исчез. В один из них упаковали трабею и литуус Луция.

Лодка была готова к отплытию.

Камилла пошатнулась на сходнях. Подхватив мать, Луций поразился, как мало она весит. Он задался вопросом, перенесет ли она путешествие.

Оставшийся в одиночестве Клавдий постоял на причале и помахал им вслед, затем развернулся и побрел обратно в таверну.

Луций не сводил глаз со зданий, мимо которых они плыли. В этой части города, между Тибром и Авентином, ему была знакома каждая улица и каждая крыша, хотя он привык взирать на них с вершины холма, а с реки, снизу вверх, знакомый пейзаж выглядел странно.

Вглядываясь в берега, он заметил на гребне Авентина свой дом. Но тот уже ему не принадлежал: на одном из балконов стояли новые хозяева, махая соседям из жилища напротив. Глядя на них, Луций постиг, что́ ощущают лемуры мертвых, когда из тени наблюдают за живыми.

Заплакали разом и Кезон, и Тит. Неужели прорыдают до самой Александрии?

Подняли парус. Храмы и дома на берегу сменились складами и мусорными кучами, а после – открытыми полями. Город скрылся из виду.

И Луций отчетливо, будто бог шепнул ему на ухо, понял, что впредь уж не увидит Рима.

Часть II. Тит и Кезон. Близнецы

40 год от Р. Х.

– Впечатляет? Пожалуй. Но не больше Александрии, – сказал Кезон Пинарий, обозревая сердце Рима с вершины Капитолийского холма.

В панораме господствовал храм Аполлона, возвышающийся на Палатине; имперский комплекс, примыкающий к нему, немало разросся со времен Августа и представлял собой мешанину черепичных крыш, висячих садов и террас с колоннами. Прямо внизу находился Форум с чередой роскошных зданий вдоль Священной дороги от сената до круглого храма Весты и дальше. На севере и востоке высились другие римские холмы, а между ними гнездились многоуровневые дома многолюдной Субуры – иные по семь этажей.

– Впечатляет? Просто невероятно! Куда там Александрии. Да с Римом не сравнится ни одно место, где я побывал. – Брат-близнец Кезона Тит еле сдерживал восторг. В свои двадцать два Тит едва ли мог похвастать многими странствиями, но покойный отец однажды взял обоих сыновей в Антиохию, а впоследствии они с Кезоном по пути в Рим остановились в нескольких городах, включая Афины.