Таким образом, система законников, как уже было сказано, замыкается на себе и не соприкасается с действительной жизнью. Этим она напоминает игру, которая всегда создает свой особый, отделенный от реальности мир. Возможно, политика вообще не может быть лишена элемента игры, коль скоро внешний образ власти никогда не соответствует ее сущности: короля играет его свита. Но проект законников состоял как раз в том, чтобы перевернуть отношения причины и следствия и воссоздать власть по установленным ими разумным правилам управления.

Английский философ А. Макинтайр проницательно отметил как сильные стороны диктатуры бюрократии, так и ее врожденные слабости: «Социальный мир повседневного твердолобого практического реализма, в котором нет места бессмыслице и который является средой управления, есть мир, устойчивое существование которого зависит от систематического недопонимания и веры в фикции...» И далее, говоря об «эффекте пророчества XVIII века», т. е. по существу о тоталитарном проекте модерна, А. Макинтайр отмечает, что этот эффект породил «не научно управляемый социальный контроль, а искусную драматическую имитацию такого контроля. Его театрально-лицемерный успех придал ему власть и авторитет в нашей культуре. Наиболее эффективный бюрократ есть наилучший актер» [Макинтайр, 2000, с. 148]².

Предписания Хань Фэй-цзы, уравнивающие знак и действительность, не могут охватить реальной жизни. Оттого же его суждения о природе «естественной ясности ума» глубоко двусмысленны. В одних случаях он прямо отождествляет «Небо» с «разумностью и знанием» и говорит о «небесных» свойствах зрения и слуха, благодаря которым можно без всяких усилий иметь полное знание о мире. В других случаях он говорит о познании посредством воображения или способности соотнести явление с реальностью, когда, например, по скелету слона можно представить себе его облик. В то же время мудрый, утверждает Хань Фэй-цзы в своих толкованиях «Дао-дэ цзин», «прозревает сокровенную пустоту Пути и использует его действие повсюду» [Хань Фэй-цзы, 1992, с. 652]³. Есть очевидные неувязки и в его понимании человеческой разумности: он утверждает, что человек всегда ищет выгоду для себя, но тут же прибавляет, что человеческий разум способен «блюсти цельность жизни» [Хань Фэй-цзы, 1992, с. 664].

Нельзя не видеть у законников и противоречия между идеалом диктатуры и представлением о человеческой природе. Они намеревались построить свою идеальную государственную машину из крайне неподходящего для этой цели материала – людей от природы злобных, алчных, коварных, неспособных доверять друг другу. «Общее дело» строительства великой империи приходилось заведомо отдавать в руки беспринципных и презирающих друг друга интриганов. К тому же игра всегда несет в себе свое собственное отрицание: любые правила можно обойти, и пресловутые «аппаратные игры» способны сделать недейственными и недействительными общепринятые правила политики.

Столь же противоречивой выглядит попытка ограничить знание, добываемое естественным «светом разума», персоной одного правителя. Хань Фэй-цзы и сам признает, что государь окружен отнюдь не покорными невеждами, а очень умными, коварными, лицемерными людьми, которые постоянно подглядывают за ним, ища возможности втереться к нему в доверие, сыграть на его слабостях, а то и убить (дворцовые убийства в те времена часто имели место и совершались с большой изобретательностью). Популярная в ту эпоху поговорка описывала отношения правителя с его советниками в следующих словах: «За один день – сто сражений». Хань Фэй-цзы также вынужден признать, что подданные государя не будут принимать на веру установленные их господином «истины», тем самым снова спотыкаясь о вопрос о том, почему временные и очевидно относительные определения вещей должны приниматься как абсолютная истина.