— Но ведь эти стихи так благородны, так чувственны! — возразила она, не думая.

— И столь подлый и черствый человек, как я, не мог создать таких шедевров. Что ж, такая точка зрения вполне солидна.

— Прости… я не хотела…

Но было поздно, слова уже сказаны. Он уронил руку со струн арфы.

— Что-то сегодня душно в этой комнате. Я думаю, можно выйти на башню подышать. Ты не составишь мне компанию?

Она поняла, что это — напоминание о незаконченной дуэли, которая вскоре произойдет, если она не сдастся или не убедит его. Сердце ее заколотилось, но вновь она смогла ответить небрежным тоном.

— Да, это будет приятно, — сказала она, вставая и выходя вслед за ним на вершину башни.

Внизу раскинулся пейзаж, покрытый множеством теней от трех малых лун Неморы. Эйлия встала у парапета, пытаясь собраться с мыслями. Мандрагор подошел и встал рядом, глядя на огни Лоананмара. Помолчав, он снова заговорил:

— Сколько там теперь огней! Я за этим городом и его обитателями не первый век наблюдаю. Это было по-своему интересно…

— Ты о них говоришь как о скопище муравьев, — заметила она.

— Муравьев! — фыркнул он. — У муравьев было бы больше порядка. С этой высоты человечество кажется размером с насекомых — и сильно им проигрывает в сравнении. Всегда одна и та же история, снова и снова: повстанцы поднимают бунт, чтобы свергнуть власть тиранов, но лишь только добьются успеха, сами занимают их место. Их теперешний Смотрящий — не более чем тиран.

— Это так, — признала Эйлия. — Хотя я верю, что сперва он хотел как лучше.

— Конечно. Люди этой породы всегда хотят как лучше — сперва. Прекрасная пора была у него и его подручных — когда они устанавливали законы и справедливость и убивали всех, кто с ними не соглашался.

Она вздохнула.

— Хотела бы я знать, что случилось с тем младенцем, что я видела. У которого мать была пьяна или опоена.

— Весьма вероятно, что он уже умер.

— Жаль, что я не могла его спасти.

— Зачем? Эта женщина только заведет следующего ребенка, и он тоже будет голодать. Эти люди плодятся и умирают как насекомые — да они и есть насекомые. Понимаешь, восприятие со временем тоже меняется. Мне трудно вызвать в себе сочувствие к этим человеческим подонкам. Если я начинаю кого-то из них жалеть, тут же до меня доходит бесполезность этого занятия — заботиться о чем-то столь скоротечном.

Эйлия отчаянно искала аргументы, которые могли бы его переубедить. Тогда был бы мир… мир, завоеванный без войны. Она не тешила себя иллюзиями насчет Мандрагора. Даже не знай она о прошлых его преступлениях, она не могла не замечать вопреки всем его усилиям его черствость, аморальность, себялюбие. Но эти недостатки, наверное, неизбежны в том, кто живет так долго: видя, как умирают поколение за поколением его собратьев, нельзя не отрешиться от эмоций, чтобы не сойти с ума, а века одинокой жизни способствуют эгоцентризму. И ока поймала себя на том, что замечает, как неосознанно царственна его осанка, какой мощный разум светится в острых, далеко зрящих глазах. Она видела в нем едва заметные следы того человека, которым был он когда-то, — королевский сын и храбрый рыцарь, следы, которые не стерли даже пять столетий. Уничтожить то создание, в которое он превратился, — значило бы лишить этого человека шанса на новую жизнь.

А он продолжал говорить негромко, глядя на город: — Когда архоны посетили впервые этот мир сто миллионов лет назад, он был населен почти одними рептилиями.