Мандрагор повернулся. В развалинах стояли два эфирных образа, которых Наугра призывал в тронном зале Халазара, — Элазар и Эломбар. В бесполезном предостерегающем жесте Мандрагор взметнул руки.

— Не подходить! — крикнул он. — Наугра, это ты? Пришел угрожать мне?

— Глупец, мы пришли к тебе на помощь. Ты — наш принц, наш избранный воитель. Твои родители были самыми сильными немереями за всю историю вселенной. В тебе — кровь архонов и лоананов. Ты — средоточие величайшего плана Господина, а твои родители были бессознательными орудиями волн его. И ты победишь Трину Лиа!

— Нет, — ответил он хрипло. — Я не стану. Не буду больше пешкой в ваших интригах!

— Тогда тебя убьют — Трина Лиа и ее присные. Ты думаешь, они оставят тебе жизнь — предателю-немерею и драконову отродью? Их воины Йомар и Лорелин публично поклялись сразить тебя мечом из железа и клинком из адамантина, а голову твою повесить в твоем храме. Лоананы и херувимы готовы идти на тебя войной, и их поддерживают почти все прочие миры. Можешь подыхать, как загнанный в угол зверь, а можешь драться и победить. Выжить. Выбирать тебе. Мы тебе поможем — но ты должен объявить себя аватарой.

Мандрагор поднял голову.

— Хорошо. Я буду драться — но только за себя, понятно? И никогда — за Валдура!

Загадочная улыбка тронула губы Эломбара.

— Это то же самое, — сказал он.

А старик рядом ликующе захихикал.

Мандрагор отвернулся.

— Я согласен на ваши условия.

— Решено, — сказало видение, и в ушах Мандрагора слово это прозвучало похоронным звоном.

Уже не первую неделю шел в Мирамаре дождь, хотя и не время для него было. Немереи говорили, что так скорбь Эйлии влияет на климат. Верующие считали, что это богиня-мать горюет вместе с нею. От Аны ничего не было слышно — похоже, она скрылась куда-то со своими немереями, но старый мохарский шаман держал связь с чародеями Арайнии, сообщая обо всем, что происходило в Зимбуре.

— Многие говорят, что им являлся Дамион в разрушенном храме, — говорил Вакунга. — Они ждут, что явится небесная богиня оплакать земного бога, и тогда расцветет пустыня и исполнятся пророчества.

— Она должна лететь в Зимбуру, — сказала двору Марима. — Он прав. Я чувствую в этом руку судьбы.

Лорелин покачала головой.

— Этого не будет. Неужто ты думаешь, что она хоть когда-нибудь там появится? Ей очень дорог был Дамион.

Эйлия по целым дням не выходила из своей комнаты, и боялись, что она заболела. Лебеди и элеи, говорила пословица, выбирают спутника раз в жизни, и когда умирает один, второй недолго задерживается на этом свете. Эйлия давным-давно выбрала сердцем Дамиона и по крайней мере мысленно связала себя с ним навсегда. Наедине с собой Эйлия ярилась на Халазара и Мандрагора, она даже на Дамиона злилась, что он отправился на Меру, когда она просила его остаться дома, за то, что отдал свою жизнь, без которой она, Эйлия, жить не может. Когда злость проходила, ею снова овладевала скорбь, сбрасывая в темные глубины, где нет ни света, ни надежды. Иногда в снах приходил к ней Дамион и присаживался на кровать. Она слышала его голос, как он рассказывает, что на самом деле этого не было, просто вышло недоразумение. И в этот момент она просыпалась, как всегда.

И вскоре ей захотелось вообще никогда не просыпаться, только видеть сны, не прерываемые явью.

Как-то тяжелой ночью она никак не могла заснуть, только металась и ворочалась, мечтая о сонном зелье, дающем тот выход, которого она жаждала. Комната стала голубой от лунного света. Эйлия тихо, чтобы не разбудить Талиру, в облике птицы сидящую на спинке кресла, натянула халат и вышла.