Прекрасная баронесса стояла в оцепенении перед своей неумолимой мучительницей; тонкие ноздри ее раздувались в безмолвном гневе.

Неприязнь, поводом к которой служила обоюдная зависть, существовавшая между обеими дамами, хотя и прикрытая лицемерной дружбой, нередко прорывалась наружу и давала его светлости повод являть свою обходительность и рыцарство.

И на этот раз он хотел помешать этому поединку.

— Вы любите драгоценные камни, господин фон Оливейра? — спросил он, возвышая голос, который немедленно должен был заставить все смолкнуть вокруг него.

— Я собираю их, ваша светлость, — отвечал португалец.

Он помедлил несколько секунд, затем быстро проговорил:

— Но убор этот, — он указал на диадему Титании, — интересует меня совершенно особым образом. Я обладаю точно таким же.

— Это невозможно, милостивый государь! — воскликнула баронесса. — Диадема почти четыре года тому назад переделана была по моему собственному специальному рисунку, и парижский дом, который исполнял эту работу, обязательно должен был потом уничтожить этот рисунок, для того чтобы предупредить всякое подражание.

— Я могу поклясться, что эти два убора невозможно отличить по форме, — спокойно проговорил Оливейра, слегка улыбаясь и обращаясь более к князю.

— О, милостивый государь, этим уверением вы лишаете меня лучшей моей радости!.. — вскричала баронесса полушутливым-полужалобным тоном, с нежной выразительностью поднимая на него глаза.

Но сейчас же она опустила их, несколько испугавшись уничтожающей холодности и угрюмой строгости в чертах этого человека.

— Ютта, подумай, что ты говоришь! — сказал министр увещевательным тоном — казалось, последняя капля крови исчезла с его губ.

— Зачем же я буду скрывать, что разочарование это делает меня несчастной? — спросила она дерзко.

И бросив враждебно сверкающий взгляд на португальца, который из воображаемого пламенного поклонника вдруг превратился в дерзкого противника, она продолжала:

— Я не люблю носить того, что можно встретить у каждого!.. Я бы многое дала, чтобы иметь возможность убедиться собственными глазами, насколько основательны ваши уверения, господин фон Оливейра!

— Ну, моя милая, это не так трудно сделать, — проговорила графиня Шлизерн.

— Признаюсь, и мне любопытно знать, до какой степени прав господин фон Оливейра. Лесной дом так близко.

— Не благоугодно ли будет вашей светлости подать знак к началу кадрили? Молодежь стоит там как на иголках, — вмешался министр, пропуская мимо ушей высказанное с таким жаром желание своей супруги и предложение графини Шлизерн.

Женщина с умными глазами и острым языком бросила удивленный, оскорбительно-испытующий взгляд своему союзнику; взгляд, который он позволил себе проигнорировать.

— Слишком рано, слишком рано, любезный барон! — решил князь уклончиво. — Программа заключается танцами.

— Я опасаюсь, ваша светлость, что наша очаровательная Титания не успокоится до тех пор, пока не увидит самый corpus delicti интересующего нас дела, — шутила графиня Шлизерн. — Не правда ли, пикантным интермеццо было бы для всех дам, если бы господин фон Оливейра дал нам возможность решить самим этот спорный пункт?

Женщина эта на минуту, казалось, совершенно забыла, что сегодняшним вечером решено было низринуть португальца.

— Не слишком ли многого вы желаете, дорогая графиня! — проговорил князь, улыбаясь и пожимая плечами. — Подумайте, в какое двусмысленное общество господин фон Оливейра должен принести свои драгоценности.