— Она живет там! — воскликнул я.

— Я провожу Eccellenza! — сказал он и дернул звонок.

— Кто там? — раздался сверху женский голос.

— Марко Лугано! — ответил он, и дверь отворилась. В коридоре было совсем темно; масло в лампадке перед образом Мадонны все выгорело, и только кончик фитиля светился кровавой точкой. Я держался за слугу. Вот наверху отворилась дверь, и блеснул луч света. — Она сама идет! — сказал слуга. Я сунул ему в руку деньги, он поблагодарил и шмыгнул назад, а я стал взбираться по лестнице.

— Что, Марко Лугано? Какие-нибудь перемены на завтра? — услышал я голос Аннунциаты, стоявшей в дверях. Голова ее была прикрыта шелковым платочком, на плечи наброшена накидка. — Не упадите, Марко Лугано! — продолжала она и вошла в комнату; я за нею.

— Кто вы, что вам надо? — испуганно спросила она, увидев меня.

— Аннунциата! — горестно воскликнул я. Она впилась в меня взором, затем вскрикнула:

— Иисус, Мария! — И закрыла лицо руками.

— Старый знакомый, друг ваш, которому вы когда-то доставили столько радости, столько счастья, пришел навестить вас, пожать вашу руку! — сказал я.

Она отняла руки от лица и стояла передо мною бледная как смерть; выразительные черные глаза ее так и горели. Аннунциата постарела, вид у нее был страдальческий, но лицо хранило еще следы былой красоты, взгляд был так же выразителен и задушевно-грустен.

— Антонио! — произнесла она, и я заметил слезы в ее взоре. — Вот где мы встретились! Оставьте меня! Наши дороги разошлись. Ваша повела вас в гору, к счастию, моя вниз… тоже к счастию! — болезненно вздохнула она.

— Не гоните меня! — сказал я. — Я пришел к вам как друг, как брат! Сердце мое влечет меня к вам! Вы несчастны, вы, доставлявшая радости тысячам, боготворимая тысячами!

— Счастье переменчиво! — ответила она. — Оно сопутствует только молодости и красоте, и люди окружают их триумфальную колесницу. Ум же и сердце не ценятся ни во что; их забывают ради молодости и красоты, и люди всегда правы!

— Вы были больны, Аннунциата! — сказал я нетвердым голосом.

— Очень больна! Почти целый год! Но не умерла! — сказала она с горькой улыбкой. — Умерла только моя молодость, умер мой голос, и публика умолкла, увидев двух мертвецов в одном теле! Врачи говорили, что они умерли не навсегда, что они еще оживут, и тело верило! Тело нуждалось в одежде и в пище и истратило на это в два года последние средства! Потом пришлось румяниться и выступать, как будто мертвецы воскресли, но выступать в тени, чтобы не испугать людей своим видом, выступать в маленьком, плохо освещенном театре! Но и там заметили, что молодость и голос умерли, погребены навеки! Аннунциата умерла, вон висит ее портрет! — И она указала на стену.

В убогой каморке висела картина, поясной портрет, в богатой золоченой раме, представлявшей такой резкий контраст с окружавшей обстановкой. Это был портрет Аннунциаты, писанный Дидо; с него глядела на меня та самая Аннунциата, чистая, гордая красавица, которая жила в моей душе! Я перевел взгляд на живую Аннунциату; она закрыла лицо руками и заплакала.

— Оставьте меня! Забудьте о моем существовании, как все другие! — молила она, махая мне рукой.

— Не могу! — сказал я. — Не могу я так оставить вас! Мадонна добра и милостива! Она поможет нам всем!

— Антонио! — сказала она серьезно. — Вы не можете глумиться над несчастною! Нет, вы не похожи на прочих, я всегда думала это.