Милые девушки стали готовить для гостей кофе. Но герр Гиль де Брандт, сославшись на занятость, деликатнейшим образом откланялся и сразу уехал. Предварительно шепнул Борису, что кофе лучше всего пить с ромом, который продается на соседнем углу.

Из окна мансарды виднелись черепичные крыши Берлина. За крышами погасало вечернее солнце. В сумерках тихо шептались верхушки деревьев. Эх, так хорошо! И девушки такие хорошие. Особенно после кофе наполовину с ромом.

Аннуш этакая крупная, прямо величавая. Но все чрезвычайно гармонично. Не грудь, а Балтийское море. В бурную погоду. Не бедра, а чистое головокружение. Волосы черные, курчавой гривой до плеч. В таких запутаться и утонуть. Настоящая валькирия! А лицо? Глаза как сливы. Щеки как персики. Губы как мокрые вишни. Настоящий классический натюрморт. Это не из тех женщин с зелеными волосами и красными глазами, которых малюют художники‑модернисты.

И белокурая Маргит тоже чертовски хороша. Только немножко постройней и похолодней, так сказать, немножко некультурней. После пятой кружки кофе с ромом белокурая Маргит превратилась в настоящую ундину. О таких миннезингеры слагали баллады и пронзали себе сердце кинжалом.

Немецкий ром оказался вещью предательской. Когда подошло время идти домой, апостол советско‑немецкой дружбы уже не мог разобрать, где окна и где двери. А классические фигуры будущих художниц расплывались у него в глазах, как на картинах художников‑сюрреалистов.

Валькирия и ундина переглянулись: как бы гость не сломал себе на лестнице шею. Хотя на вид ундина казалась холодной, но сердце у нее оказалось теплее, чем у валькирии. Она накинула жакет и пошла провожать гостя.

Часы показывали за полночь. Из‑за густых каштанов вы глядывала луна, и все было‑полно романтики. Не было только ни такси, ни автобусов..

– Знаете что? – сказала ундина. – В таком виде вы домой не доберетесь.

– А мне домой и не очень‑то хочется, – признался гость.

– Хорошо, тогда оставайтесь у меня. Но только тихо‑тихо. Ш‑ш‑ш, чтобы Аннуш не слышала.

– А какое ей дело? Здесь народная демократия.

– У нее мать была русская графиня. Потому в интимных вопросах она очень щепетильна. Ш‑ш‑ш, иначе она мне такой скандал устроит…

На следующее утро в Обществе советско‑немецкой дружбы состоялась пресс‑конференция, где главным докладчиком выступал Борис Руднев. Докладчик явился на конференцию небритый и немножко помятый. Иногда он потряхивал головой и прислушивался, словно проверяя, все ли там в порядке. От вчерашнего рома он докладывал сиплым басом, как хороший боцман, но был явно в ударе и говорил о советско‑немецкой дружбе с такой теплотой и искренностью, что герр Гиль де Брандт довольно улыбался.

Когда Борис встретился с Маргит в следующий раз, она сообщила ему печальную новость. Несмотря на все меры предосторожности,‑Аннуш догадалась, что происходит в соседней комнате. Утром, пока Борис агитировал за советско‑немецкую дружбу, две подруги‑немочки страшно поругались: валькирия обвинила ундину в аморальном поведении, в нарушении всех правил хорошего тона между подругами, устроила ей страшную сцену ревности, а затем собрала свои кисти и краски и переехала на другую квартиру.

После неожиданного успеха в Восточной Германии «Душа Востока» была издана почти во всех странах народной демократии, даже в ревизионистской Югославии. Хитрецы в хитром доме агитпропа почувствовали, что они сами себя перехитрили, и распорядились быстренько переиздать книгу также и по‑русски. Так нежданно‑негаданно Борис Руднев вдруг очутился в свете прожекторов общественного мнения.

Студенты останавливали автора на улице и заводили с ним политические дискуссии. Восторженные школьницы писали влюбленные письма и прилагали свои фотографии в купальных костюмах. А одна читательница, повстречав Бориса, разочарованно всплеснула руками:

– Когда я вас читала, я мечтала, что вы этакий поэтический худощавый блондин с голубыми глазами.