Златкин показал программу партии. Там много говорилось о человеческих ценностях. В частности, о том, что «вопрос о ценностях, которыми живет общество, — сегодня основной вопрос России. И политический разброд, и хозяйственная разруха, и нравственный цинизм — все это сводится к вопросу об общественных ценностях. Ценности — это то, что делает общество целым, делает его большим, чем просто набор составляющих его частей…». Златкин рассказал, что по мнению «Прогрессивной России», помимо общего идейного неблагополучия, царящего сегодня в мире, есть два препятствия на пути формирования целостной системы ценностей в России. Первое — это семидесятипятилетний отрыв во времени от исторических традиций нашей страны. Второе — это не доведенный до конца расчет с советским прошлым, с его ложными ориентирами.

— Очень разумно, — покивал Голованов.

— Еще бы! — воодушевился Златкин поддержкой «простых избирателей». — В результате, с одной стороны, российские реформы подставляют себя под обвинение в копировании Запада, в том же «монетаризме», хотя именно монетаристская реформа Витте в тысяча восемьсот девяносто седьмом году заложила основу хозяйственного расцвета России на два самых блестящих ее десятилетия. С другой стороны, патриотически настроенные круги смыкаются с коммунистами, хотя именно коммунисты разорили страну, подорвали ее материальные и духовные основы, а своей национальной политикой и произвольным проведением границ между республиками заложили ту мину под территориальную целостность страны, которая взорвалась в декабре тысяча девятьсот девяносто первого года.

— Такого несуразного сплетения идей можно избежать, обратившись к национальной антикоммунистической и свободолюбивой традиции, — заметил Гордеев.

Аполитичный Денис предпочитал помалкивать. Он слушал и мотал на ус. За всеми этими фразами вскоре должны были вырисоваться конкретные люди — сторонники и противники Юкшина и Глаголева.

— Да! — Златкин снова вытащил сигару и взмахнул ею как дирижерской палочкой. — Разумеется! Вот именно! И эта традиция, в обход советской власти, сохранилась за семьдесят пять лет в российском зарубежье и сегодня возвращается в Россию, служа своего рода мостом между ее прошлым и будущим.

Тут уж Денис не выдержал:

— Вы об эмиграции сейчас говорите? О всяких там НТСах и прочих «народных союзах»? Давайте ближе к нашим покойничкам, пожалуйста.

— Молодой человек, этот цинизм вам не к лицу!

— Это профессиональный цинизм, — защитил коллегу Голованов. — Но в самом деле, Борис Ефимович, к чему нам сейчас сдался этот опыт демократий минувшего века?

— А к тому, что идейный костяк нашего движения возник не в тиши кабинетов, это опыт российской революции и Гражданской войны, опыт западной демократии, в конце концов!

— Мы все помним, что вы были диссидентом, — примиряюще сказал Гордеев, — когда мы еще под стол пешком ходили.

Денис подумал: как же мы тогда это помним, если под стол пешком?

— Ах вот как, — приятно удивился Златкин. — Это многое меняет. Тогда будем считать вступительную часть законченной, хотя, как вы убедитесь в дальнейшем, моя преамбула имеет непосредственное отношение к происшедшему.