– Давно ты понял? – Она не отводит взгляда и даже не пытается отпираться, что только усиливает мою уверенность в своевременности разрушения последнего мифа.

– Глаза обмануть можно, но сердце нет. Я начал догадываться, первый раз взглянув на тот снимок, а окончательно убедился, прочитав твое последнее письмо. Помнишь, как ты написала: «Я мечтала хотя бы один день прожить так, как жила ты, вдали от этой проклятой фермы. Я бы все отдала, чтобы моим отцом был Райан Одли, а не Камерон Бенсон».

– Я не убивала ее, Алан. В ту ночь я слишком крепко спала. Мы обе были без сил, и мне показалось, что я вижу сон. Аннабель зашла в мою комнату и нашла свою окровавленную рубашку, которую я спрятала в своем комоде. Мне хотелось защитить ее, Алан, а не обмануть. Я была уверена, что будет лучше, если она примет случившееся на церемонии за кошмар. Она бы не справилась… – горький всхлип срывается с губ жены.

– Ты не виновата, Мири. Вы обе стали заложницами кучки психов.

– Виновата, – упорствует она. – Мне стоило сказать ей правду, но Эни узнала сама. На рубашке было вышито ее имя. Сколько я себя помню, у всех жителей фермы было именное нательное белье. Анна сняла с себя чистую рубашку и надела ту, что нашла, потом какое-то время стояла надо мной. Проснувшись рано утром, я увидела на полу брошенную ночнушку и поняла, что это был никакой не сон. Я побежала туда, где сама предпочитала прятаться от удушающего ужаса. Я опоздала, Алан. Эни была уже мертва, когда я ее нашла. Боже, это было ужасно. Раздутое обескровленное лицо, черные раны на руках, запекшая кровь повсюду… Смерть так уродлива, она обезображивает, стирает и забирает самое прекрасное в нас.

– Что было потом? – сухо интересуюсь я.

– Я срезала веревку и сняла с шеи Эни петлю, а затем долго говорила с ней, держа ее голову на своих коленях. Решение поменять наши рубашки пришло спонтанно. Я надела на себя ее окровавленную ночнушку, а свою на Аннабель… Когда Эни обнаружили, я уже сбежала. У «Путников Света» не было причин сомневаться в том, что они похоронили под старым каштаном именно Мириам Бенсон.

– Значит, об этом ты рассказала Камерону перед тем, как он отправился в ад? – догадываюсь я. – Думаешь, он понял, что ты обвела его вокруг пальца?

– Да… Надеюсь, что да, – импульсивно кивает Мириам. – Но, клянусь, я ничего не планировала. Мы обе могли тогда умереть, но я выбрала жизнь.

– И свободу, – добавляю я, стирая с ее щек ручейки соленых слез. – Это был правильный выбор, Мири.

– Ты правда так думаешь? – спрашивает она с горечью.

– А у тебя есть сомнения? – мягко улыбаюсь я.

– Нет. Теперь нет. – Шмыгнув носом, Мириам Флеминг прячет лицо на моей груди. – Мне так жаль, Алан. Так жаль. Она всегда будет со мной. В моем сердце, в моих воспоминаниях Эни жива.

– Поэтому ты продолжала писать ей письма из года в год?

– Я делаю это до сих пор, – приглушенно признается она. – Но больше никуда не отправляю. Дядя Райан не должен догадаться. Он никогда меня не простит за обман.

– Он любит вас обеих, Мири, – возражаю я, пропуская сквозь пальцы густые темные локоны жены. – Как сказал один мой хороший друг: «Мы часто бываем слепы по отношению к своим близким, потому что так легче, спокойнее, так можно скрыться от чувства ответственности и вины».