Но Холмс не уступал, продолжая отстаивать свою точку зрения.

И они все говорили и говорили друг с другом, Герберт Джордж Уэллс и Шерлок Холмс, в сгущающемся тумане табачного дыма и пивных паров, пока моя бедная голова не пошла кругом от тех идей, которыми они жонглировали.

* * *

На следующее утро мы снова отправились в дом Бримикума. Холмс хотел видеть Тарквина.

Бримикум-младший вошел в гостиную, устроился поудобнее и непринужденно положил ногу на ногу.

Лицо Холмса было непроницаемо. Он мельком взглянул на Тарквина и сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Это дело напомнило мне об одной азбучной истине, о которой мы, увы, частенько забываем: как мало в действительности люди понимают окружающий их мир. Вы, Ватсон, продемонстрировали это, когда не смогли верно предсказать, как именно упадут соверен и фартинг, хотя фокус с монетами — всего лишь пример того, что вы наблюдаете по сто раз на дню. И только истинный гений — Галилей — сумел первым провести понятный и убедительный эксперимент в этой области. — Закончив вступительную речь, Холмс вновь посмотрел на Тарквина: — Вы не гений, мистер Бримикум, а инженер Брайсон и подавно. Но тем не менее вы изучали работу брата; ваши познания в теории и ваше понимание поведения объектов внутри инерционного корректора значительно шире, чем у бедного Брайсона.

Тарквин уставился на Холмса, пальцы у него слегка дрожали.

Холмс скрестил руки за головой.

— В конце концов, корабль рухнул всего с каких-то десяти футов. Даже наш Ватсон пережил бы такое падение — возможно, с синяками и сломанными костями. Но ведь Ральфа убило не падение, не так ли? Тарквин, какова масса аппарата?

— Около десяти тонн.

— Это примерно в сто раз больше массы Ральфа. А значит — в специфических условиях инерционного корректора, — корабль летел к полу в сто раз быстрее, чем Ральф.

И тут меня озарило, я сразу все понял. В отличие от моей доброй кабины лифта из примера Уэллса металлическая капсула, двигаясь относительно Ральфа с ускорением, упала бы, как бы «захватив» его. Воображение, совсем некстати, вело меня дальше. Я увидел, как потолок кабины с размаху впечатывается в изумленное лицо Ральфа, за долю секунды до того, как металлическая махина обрушивается на его тело, и оно лопается, будто воздушный шарик…

Тарквин закрыл глаза ладонями.

— Картина того, что случилось с моим братом, до сих пор не выходит у меня из головы. Почему вы мне это рассказываете?

Прежде чем ответить, Холмс повернулся к Уэллсу:

— Мистер Уэллс, давайте проверим вашу наблюдательность. Какой единственный аспект этого дела поражает больше всего?

Уэллс нахмурился.

— Когда мы впервые были в инерционном корректоре с Тарквином, я помню, как заглянул в капсулу и осмотрел пол и кресло пилота, чтобы увидеть следы, свидетельствующие о смерти Ральфа.

— Однако, — заметил Холмс, — доказательства кончины Ральфа — дикие, гротескные — были на потолке, а не на полу.

— Да. Тарквин обратил на это мое внимание, указав на потолок. Но позже, как я припоминаю, уже вы, мистер Холмс, были вынуждены объяснить инженеру Брайсону, куда надо смотреть, и, когда он поднял голову, его лицо исказил ужас. — Уэллс с видом победителя взглянул на Холмса. — Вот наконец симметрия и нарушена. Тарквин знал, куда смотреть, а Брайсон — нет. О чем это нам говорит?

— Пытаясь найти следы гибели Ральфа на кресле пилота и на полу, мы проявили непонимание того, что с ним случилось, — ответил Холмс.