Мне привезли его обратно в импровизированном паланкине — он был совсем слаб. Гной из опухоли разлился по всему его телу. Другой человек уже давно бы изнемог от борьбы с болезнью и изнурительных битв, но Родриго был очень крепок. «Инес, я полюбил тебя с тех пор, как впервые увидел, и буду любить тебя вечно», — проговорил он уже в агонии и добавил, что хочет, чтобы похороны его прошли тихо и скромно, а за упокой души отслужили тридцать месс. Тогда я увидела Смерть, смутно, как вижу теперь буквы на бумаге, но ее ведь ни с чем и ни с кем не спутаешь.

Я позвала тебя, Исабель, помочь мне одеть Родриго, ведь он слишком горд, чтобы позволить служанкам увидеть тот жалкий огрызок, что оставила от него болезнь. Только тебе, своей дочери, и мне он позволил надеть на себя доспехи и подбитые железом сапоги. Мы посадили его в любимое кресло, водрузили на голову шлем, а на колени положили шпагу, чтобы священник соборовал его и он смог отправиться в мир иной так же достойно, как прожил земную жизнь. Смерть, стоявшая рядом с ним и скромно ожидавшая, когда мы закончим приготовления, взяла его в свои материнские объятия и сделала мне знак, чтобы я подошла и приняла последний вздох своего мужа. Я наклонилась над ним и страстно поцеловала в губы. Он умер в жаркий летний день, здесь, в этом самом доме, у меня на руках.

Я не смогла исполнить пожелание Родриго, чтобы похороны были скромными, ведь он был самым любимым и почитаемым человеком в Чили. Его оплакивал весь Сантьяго, и из других городов королевства прибыло несчетное количество желающих выразить соболезнования. Много лет назад такое же множество людей с цветами вышло на улицы, чтобы радостными возгласами и выстрелами из аркебуз выразить свое ликование по поводу его назначения губернатором. Мы похоронили Родриго с заслуженными почестями в храме Богоматери Всемилостивой, который мы с ним приказали построить во славу Святой Девы. Там же скоро найдут последнее пристанище и мои кости. Я завещала ордену мерседарианцев достаточно денег, чтобы они еженедельно в течение трехсот лет служили мессу за упокой души благородного дворянина дона Родриго де Кироги, храброго солдата Испании, аделантадо, завоевателя и дважды губернатора королевства Чили, кавалера ордена Святого Иакова и моего мужа. Месяцы, прожитые без него, кажутся мне вечностью.

Но не нужно торопиться. Если я буду рассказывать о своей жизни без строгости и порядка, я собьюсь с пути. Хроника должна излагать события в их естественной последовательности, даже если в голове беспорядочное месиво воспоминаний. Я пишу вечерами, сидя за письменным столом Родриго, укутавшись в его плед из шерсти альпаки. Меня охраняет четвертый Бальтасар, правнук того пса, который прибыл в Чили вместе со мной и был моим верным другом целых четырнадцать лет. Первый Бальтасар умер в 1553 году — в том же году, когда убили Педро де Вальдивию. Но от того, первого пса остались потомки, все огромные, с неуклюжими лапами и жесткой шерстью. В этом доме холодно, несмотря на все ковры, занавеси, гобелены и жаровни, которые слуги всегда держат полными горящих углей. Исабель, ты часто жалуешься, что здесь от жары невозможно дышать, — наверное, просто холод не в воздухе, а внутри меня.

Я могу записывать свои воспоминания и мысли чернилами на бумаге благодаря стараниям святого отца Гонсалеса де Мармолехо, который в перерывах между обращением дикарей и утешением верных христиан отыскал время, чтобы обучить меня грамоте. В те времена он был простым капелланом. Это потом он сделался первым епископом Чили и самым богатым человеком в королевстве, но об этом я расскажу позже. С собой в могилу он ничего не унес, а после себя оставил след благих дел, за которые заслужил народную любовь. В конце концов, ценно только то, что отдано, как говорил Родриго, самый щедрый человек на свете.