Затратная экономика, расточительное расходование ресурсов, целиком сконцентрированных в руках имперского руководства и потому кажущихся ему необъятными, лишают всех граждан, не относящихся к высшим слоям иерархии, малейшей перспективы существенно улучшить свое материальное положение, а в конце концов приводят и к прямому обнищанию народных масс. Такое положение не является, однако, лишь побочным результатом непродуманной хозяйственной политики. Стремясь к абсолютной власти, имперское руководство более или менее сознательно делает все от него зависящее, чтобы исключить любую возможность появления у людей, не входящих в управленческую структуру, таких имущественных излишков, которые превышают некий средний, разрешенный уровень. Человек, владеющий «избыточными» ценностями или же вообще обладающий какими-то качествами и способностями, которых нет у других, всегда подозрителен, ибо он превращается в самостоятельную силу, в независимый от государства автономный «центр власти». Как бы ни была эта власть мала по сравнению с мощью державы, она представляет собой потенциального конкурента, врага, и потому требует подавления в зародыше. Невольно вспоминаются рассказы о средневековых русских зодчих, которым по завершении строительства храма выкалывали глаза на тот случай, если мастера уйдут от пригласившего их князя и попытаются создать что-нибудь не менее прекрасное в другом городе. Что же касается владения имуществом, то древнеперуанским крестьянам-общинникам было запрещено носить украшения из золота и серебра по той же самой причине, по какой граждане коммунистических стран лишались права частной собственности. В обоих случаях дело было не в особенностях, имманентно присущих тому или иному социально-экономическому «строю», не в теоретических «социалистических» принципах, как полагали Луи Бодэн и некоторые другие исследователи в начале нашего века, а в закономерной и, с точки зрения человеческой психологии, вполне понятной политике имперского руководства, оберегающего свои собственные интересы и меньше всего пекущегося о чужих.

Характерно, что в Третьем рейхе, который наша пропаганда никогда не признавала «социалистическим», несмотря на название правившей в нем партии, частная собственность, хотя и не была формально запрещена, однако еще в период до начала боевых действий в Европе радикально ограничивалась. Так, крупнейшие собственники, финансисты и промышленники, владельцы мощных заводов, вроде Круппа, из прежних капиталистов стали «бетрибсфюрерами», т. е. руководителями трудовых коллективов, своего рода специалистами-управляющими: они уже не могли продать свои предприятия, изъять сколько-нибудь значительные капиталовложения или самостоятельно определять свои производственные программы. Всё принципиальное им как обычным исполнителям предписывало нацистское государство. В ходе второй мировой войны частная собственность в Германии оказалась в еще большем подчинении централизованной административно-командной системы. Методы эксплуатации военнопленных и заключенных на тех же заводах Круппа, например, не имели уже ничего общего с заботой о росте прибыли или эффективности производства, а определялись, главным образом, различными маниакальными идеями Вождя. Ведомство Геббельса все это время старательно внушало населению, будто государство является всего лишь выразителем и защитником интересов народа, германской нации, настоящие же хозяева предприятий - рабочие. Картина нам всем хорошо знакомая. Если какая-нибудь деятельность, выходящая за рамки сферы минимального жизнеобеспечения и осуществляемая силами отдельных лиц или небольших групп, все же признается в империи необходимой, она ставится под жесткий контроль правительственных чиновников и по возможности переносится в столицу. В вопросах искусства, градостроительства, высококвалифицированного престижного ремесла и т. п. столица почти инстинктивно не терпит конкуренции, силой или обещанием привилегий сосредоточивая у себя основной духовный и творческий потенциал государства.