Нынче предстояло стрелять в условиях нелегких. Восьмой этаж высотного дома; пуля прянет по нисходящей траектории, покроет расстояние в четыреста пятьдесят ярдов. То же самое, что расположиться в засаде на склоне горы. Любому человеку, мало-мальски сведущему в охоте, известно: заряд имеет склонность забирать высоко, и нужно делать поправку на угол зрения.

Впрочем, это применимо лишь к по-настоящему крутым склонам. Я твердо сказал себе: здесь линия выстрела будет отлогой, сила земного притяжения не успеет помешать полету пули, а посему и ловить мишень должно в перекрестие волосков - как обычно.

Безо всяких поправок!

Я вздохнул и сосредоточил мысленный взор на образе выбирающейся из бассейна Глории.

Когда-то, давным-давно, должно быть, еще прежде, чем чикагский пригород Лэйк-Парк получил нынешнее свое имя, он изобиловал обширными усадьбами. Ныне их сносят - весьма проворно - и заменяют огромными коробками, которые даже домами назвать язык не поворачивается. Так и говорим: "квартирные блоки".

"Блок", заранее указанный Джексоном, высился на месте бывших конюшен, принадлежавших городскому ипподрому. Владелец последнего сколотил состояние продажей пилюль, укрощавших мигрень. А располагавшаяся неподалеку усадьба, оккупированная семейством Хименесов, была собственностью человека, прослывшего - и заслуженно - королем кока-колы.

Я остановил автомобиль в разумном отдалении от нужного дома, захлопнул дверцу и совершил десятиминутную прогулку. Ночь выдалась безоблачная, лунная, звездная, но витающий над Чикаго смог заставлял светила выглядеть расплывчатыми и тусклыми. В родном штате Новая Мексика небесные виды куда как лучше...

Задержавшись на минуту или две, я послюнил па-лещ, определил точное направление ветра, прикинул раскрытой ладонью силу его и скорость. Прислушался.

Вообще-то слово "прислушался" не совсем точно и уместно. Ваш я попросту весьма чувствителен к воздушным токам, даже если они смахивают на еле веющие, неуловимо нежные зефиры. А самая чувствительная к зефирам часть моего тела - уши.

Стояла зима. Листья начисто осыпались, шелестеть на ветвях было нечему. Лужи, оставленные давешним снегопадом, успели высохнуть, и оценивать ветер по водяной ряби не доводилось. Я использовал уши: мои непогрешимые, верные, надежные уши.

Синоптики, честь им и хвала, не ошиблись. Наступало почти полное затишье. Во всяком случае, легчайшие дуновения, которые могли возникать в спокойном ночном воздухе, для пули не значили ровным счетом ничего.

Я помедлил, поразмыслил, потом воротился вспять, сызнова забрался за руль "датсуна" и докатил до автомобильной стоянки возле обозначенного Джексоном здания. Опять выбрался, вынул из замка зажигания связку ключей, замкнул дверцу.

Поднялся по ступенькам к металлической служебной двери, соответствовавшей "черному ходу" старых добрых домов, построенных до второй мировой войны. Условным образом постучался.

Отворил крепкий молодой человек в белом, не шибко чистом комбинезоне. То ли впрямь служил смотрителем "блока", то ли заменил его на эту ночь, не знаю. Да и не любопытно мне это.

- Поднимайтесь по боковой лестнице, - велел он. - Запыхаетесь, понимаю, но времени еще много, успеете отдышаться и отдохнуть. Не надо вызывать лифт... А я подымусь через четверть часа. Только посмотрю, был за вами "хвост" или не было.

Я вскарабкался по семи пролетам серой бетонной лестницы, вовсю налегая на круглые железные перила. Толкнул тяжелую металлическую дверь. Очутился в устланном коврами вестибюле восьмого этажа.

Отыскал нужный номер на двери, употребил выданный Джексоном ключ, проскользнул в незнакомую квартиру, даже не пытаясь отыскать выключатель света.

Винтовка обнаружилась в столовой. При сочившихся в незабранные шторами стекла лучах луны я разглядел на придвинутом к подоконнику столе ружейный чехол: длинный, надежный, сработанный из крепкой пластмассы, подобно чемоданчику-"дипломату".