|
Душан этого не застал, но отец застал, вот он и рассказывал, когда был жив. При Тито налогами не душили, можно было кредит льготный взять, удобрения продавали за копейки. Тогда даже местную, не слишком плодородную землю обрабатывали, а урожай продавали, кажется на Ближний Восток, за валюту. Тогда лучше жили, намного.
Потом Тито умер. А потом война началась — и все рухнуло. Весь привычный образ жизни. Народ в города от земли потянулся. Сельские ребята — кто в четы ушел, кто в банды, кто в полицию. А если так, положа руку на сердце — большой и разницы то не было. Каждый как мог тогда выживал… Но вернуться домой, землей заниматься — уже никто не хотел. Он тоже в чете воевал, четыре года. Ранили его. Вернулся, в городе помыкался, никому не нужный — пришлось возвращаться. Хорошо, что жену нашел — в лагере беженцев, у нее всю семью мусульмане убили. Хорошо, что отец был жив, хозяйство было не заброшено. Но сейчас, зерно тут уже никто не садит — невыгодно. Кое-какие овощи — их Германия покупает как органические. Там целая схема — сертификация нужна, денег на нее нет, там сотни тысяч евро она говорят, стоит. Приезжают какие-то скупщики, у них документы эти есть. Скупают, а потом с документами продают в Германию по две цены. Один обман на свете. А зерно теперь не покупают. Еще коровы остались. Он на грант Евросоюза купил небольшой сырный цех, сыр делает и продает. Все лучше, чем молоком сдавать, там цену не дают хорошую. Монополисты там И пасека еще есть. Им хватает. А они умрут — наверное, дети забросят все. Или продадут, как у соседей продали. У соседей — после стариков дом купил какой-то русский. Он землей не занимается, разрешает Душану коров у себя пасти бесплатно, и сыр покупает. Говорит, что писатель. Русский хороший. Впрочем, все русские хорошие, много Сербии помогали. А он умрет — наверное, дети тут агротуризм устроят. Или тоже — продадут. Вымирает сербская деревня, все уехать хотят. В Ниш, потом в Белград, потом на Запад. Родная земля уже никому не мила. Надо к русскому заехать, у него сыр, наверное, уже кончился, и молоко ему предложить. И хлеб. Русский, наверное, купит. Он хоть и русский — но по-сербски говорит уже как серб. Кто-то говорил, что он в полиции служил, а кто-то что в армии. Но он хороший. Проблем от него никаких. Только раз Душан автомат у него видел, но это дело обычное, сейчас у всех есть, только дурак не покупает. Граница то рядом. Это при Тито ни у кого не было, и даже ездили через границу в гости, друг к другу. Детей женили. Это сейчас все как звери друг другу стали, потому и автомат нужен. А раньше — парни с той стороны к сербским красавицам присматривались — за сербку ее семье платить не надо. А мусульманки наоборот были рады жениху-сербу, потому что мусульмане женщин не уважают, у них ад в семье настоящий. Когда такое было… С этими невеселыми мыслями, Душан в последний раз оглядел свой трактор, заботливо подоткнул брезент и, перекрестившись, тронулся в путь… … Русский жил совсем рядом, несмотря на ранее утро — он был на ногах. Сразу вышел, как только Душан посигналил. — Добродошли — поприветствовал его Душан — Доброго дня. — Вот, сыр есть на продажу, есть овечий, есть коровий, есть с травами. Молоко есть, мед… Русский кивнул — Сколько стоит? … А через семь часов — Душан возвращался обратно, и мысли у него были совсем не веселые… В городе, как карантин сняли — а торговля все никак не налаживается. Как тень смерти на мир легла. И хотя их Бог миловал, не сильно зацепило — а все равно, люди еще боятся, не ездят, дома сидят. А нет туристов — нет и настоящих цен. |
