|
При желании в их карманах можно отыскать пару пакетиков с кокаином, но в обязанности инспектора полиции подобный шмон не входит. Зато любопытно было бы взглянуть на содержимое карманов Исмаэля. Наверняка там обнаружатся ключи от элегантной спортивной тачки, бумажник из хорошей кожи, распухший от кредиток, и… записочки с номерами телефонов, которые суют ему самые очаровательные девушки. На четной стороне улицы, и на нечетной тоже; в лаунж-барах, в клубных чил-аутах, в маленьких бистро. Суют в тайной надежде, что он позвонит им, хоть когда-нибудь. И все потому, что этот юноша по-настоящему красив и, в отличие от вороватой пляжной мелочи, в нем чувствуется порода. Принц крови — наверное, так назвал бы его Альваро, немедленно потянувшись за карандашом и блокнотом. От темнокожего принца веет легкой надменностью никогда и ни в чем не нуждавшегося человека. Он высок, широк в плечах и прекрасно сложен. Свободный летний костюм (брюки и пиджак с закатанными по локоть рукавами) лишь подчеркивает это. Голову африканца украшают дреды, шею – золотой медальон, а запястья – кожаные браслеты, по одному на каждое. Едва появившись, черный Исмаэль отбрасывает гигантскую и такую же черную тень на русскую, делает ее еще более загадочной.
И снова этот язык!.. Всего лишь пара реплик, которыми они обменялись в перерывах между родственным поцелуем и пожатием рук, но и их достаточно, чтобы Икер впал в ярость. О чем шушукаются эти двое? Договариваются, как бы половчее соврать относительно сегодняшнего утра? Относительно саксофонного скандала, относительно кошачьих имен, относительно Брюгге? Чертов Брюгге сидит в голове инспектора раскаленным гвоздем, но вряд ли он будет звучать иначе, чем просто «Брюгге» – на любом языке. – Это инспектор полиции, Иса, – снова переходит на английский Дарья. – Он хотел задать тебе несколько вопросов. – Хорошо, – ни капли удивления в голосе, как будто беседа с инспектором полиции – самое будничное на свете дело и с успехом заменяет ежедневное бритье. – Может, лучше пройти ко мне в номер? – Да, конечно, – нехотя соглашается Икер. Пройти в номер к африканцу означало бы расстаться с русской. Но и избавиться от янтарного кошачьего взгляда – тоже. Кошки (по крайней мере одна из них) нервируют Субисаррету, вносят смятение в и без того нестройные мысли. – Я вам больше не нужна? – вежливо напоминает о себе Дарья. – Я все же хотел бы переговорить с девочкой. Если это возможно. – Боюсь, что нет. Восьмилетним девочкам в это время положено спать, даже если они считают себя взрослыми. – Завтра с утра? – не сдается Субисаррета. – Я позвоню вам. Тон, которым произнесена последняя фраза, хорошо знаком Икеру: его практиковала Лусия, когда пыталась отделаться от опостылевшего полицейского воздыхателя. И не было случая, чтобы она перезвонила. Но сейчас речь идет не о любовных отношениях, а об убийстве, и Субисаррета вправе проявить настойчивость. – Тогда я не прощаюсь. – Как вам будет угодно. Сказав это, русская спускает с рук кошку (наконец-то!) и, коснувшись кончиками пальцев локтя Исмаэля, что-то тихо произносит на языке, который Субисаррета уже успел возненавидеть. Непонимание – вот что рождает химеры ненависти. Лингвистическое убежище, в котором эти двое решили скрыться от Субисарреты, выглядит весьма и весьма подозрительно: в углах его притаилась темнота, а янтарные стены испещрены зазубринами, повторяющими конфигурацию раны на затылке Альваро-Кристиана. Некоторое время оба мужчины смотрят вслед удаляющейся по коридору фигуре; вслед кошкам, семенящим по бокам от нее. – Что она вам сказала? – спрашивает Икер у африканца. |
